Маргарита работала секретаршей у нашего отца. После обеда он принимал больных, а с утра занимался своими научными изысканиями. Еще он читал лекции. Его институт находился внизу, у порта, и он брал с собой Маргариту, она была его любимой дочерью. Она тряслась от страха, потому что порт каждый день бомбили, а мой лазарет, расположенный наверху, на горе, нет.
Женщины-солдаты существовали в Испании только в первые месяцы войны. В конце тридцать шестого, после формирования регулярной Народной армии, с этим было покончено. Женщин больше не мобилизовали, их не призывали, и на фронт не попадали даже те, кто очень этого хотел. Это было, несомненно, правильное решение. Как подумаешь, что творилось в окопах. Ужас. Я не только о вшах. Окоп — это твой дом и твой сортир, твоя постель и твоя прачечная. Но ты никогда не бываешь один. Всегда кто-то на тебя смотрит. Ты садишься на корточки, какаешь, а потом берешь лопату и выкидываешь свои экскременты. Такова жизнь в окопе. Если на твоем участке фронта спокойно, ты занимаешься поиском вшей. Помыться нельзя, потому что нет воды, правда, ты можешь отправиться за ней ночью. Если тебе не повезет, ты станешь жертвой снайпера. Вот так. А все, что поется о расчудесной солдатской жизни, — это сплошные враки. Прекрасная солдатская жизнь — это полный бред. Одна брехня. Дерьмо. Утром встаешь вместе с товарищем, а вечером его уже нет. Убит. С вывалившимися кишками. Или покалеченный. Ну ладно, оставим это. Что тут говорить. Фримель это тоже испытал на своей шкуре.
Мы с Маргаритой познакомились с Руди одновременно. Он приехал в Испанию, чтобы бороться против Франко вместе с интербригадовцами. Весной тридцать восьмого его батальон стоял на реке Эбро. Однажды нам сказали, что Mujeres antifascistas[20] посетят позицию Интербригад под Фальсетом, на Восточном фронте. Такое случалось часто. Нашей задачей было развлекать бойцов, уводить их от грустных мыслей, помогать забыть хоть на несколько часов военные будни. Сестра охотно участвовала в таких вылазках. А я нет, я это ненавидела. Тогда я поехала в первый и последний раз. Нас было около сотни девушек и молодых женщин, мы разместились в четырех или пяти грузовиках. По пути нам все время приходилось останавливаться. Воздушная тревога, вражеский обстрел. Когда мы приехали, мужчины накрыли длинный стол, угощенье они оторвали от себя. Мне это было больно видеть. Ведь они сражаются за нас, им нечего есть, а тут мы приезжаем из тыла, одетые нарядно, с иголочки, и позволяем баловать нас. Если бы мы винтовки привезли! Если бы сражались вместе с ними!
Там были добровольцы со всего мира. Венгры, голландцы, немцы, поляки, североамериканцы. Общение труда не составляло. Они очень быстро выучили испанский. Четырех слов им хватало, чтобы защищаться. Один из них, австриец по имени Руди, все время вытаскивал из кармана маленький словарик. Он был самым веселым из всех.
Конечно, ты радуешься их приезду. Тут бываешь рад, если удастся хотя бы взглянуть на женщину. Радуешься и подаркам, которые они привезли, сигаретам и шоколаду, хотя тебя мучит совесть, потому что это дефицитные товары и женщины, скорее всего, отказывали в них себе, достать их в городах было трудно, а мы могли запросто купить их сами на сэкономленные деньги, когда сменят подразделение и выдастся пара спокойных деньков. Ты сидишь, радуешься и слушаешь, вот уже и закончилась официальная часть, а ты, глупый сосунок, все еще не осмеливаешься заговаривать с молодыми женщинами, которые, может, только того и ждут, чтобы с ними заговорили, а может, и нет, потому что уже обручены или даже замужем, все они бойки на язык, и это тебе нравится, но что одновременно тревожит тебя, так это, что, может, ты вовсе и не глуп, а просто хочешь сохранить верность своей девушке, которая в Австрии или, спасаясь где-нибудь бегством, как раз думает о тебе, или, может, у тебя есть принципы и они для тебя превыше всего, а именно быть бдительным в борьбе против фашизма, бдительным и дисциплинированным, и потому после передачи знамени и исполнения всех песен ты еще немного стоишь, выкуриваешь одну из привезенных девушками сигарет, смущенно улыбаешься, переминаясь с ноги на ногу, и снова, сам того не желая, возвращаешься в свой окоп, хватаешься за бинокль и обшариваешь горизонт за лысыми серыми холмами в поисках «юнкерсов» и «капрони», потому что, говоришь ты себе, осторожность прежде всего. И ты уже больше не реагируешь на высокие и низкие голоса, смех и хихиканье, которые раздаются то и дело, ты даже не слышишь, как заводятся и ревут моторы. Война опять держит тебя в своих тисках.