Она могла бы довериться одному из офицеров в замке. (Не все были нацистами, один даже уверял ее, что война кончится для Германии плохо.) Помочь прочитать письмо наверняка могла бы и женщина-врач, для которой она стирала белье, вязала крючком скатерти и вышивала столовые салфетки. Кроме того, она была знакома с француженкой, невестой одного немца. (На фотографии в Байё Розетта стоит впереди двух молодых женщин, подружек солдат вермахта.) Но Эрминия прочла письмо без посторонней помощи в своей комнате, которую снимала у семьи Жамэ на рю Юридиксьон, в доме № 43. И ответ она написала тоже самостоятельно, обрывков немецких фраз она нахваталась в замке, остальное досочинила с помощью словаря. Но прежде чем ответить на письмо Карла, она сказала своей дочери: Розетта, сядь и слушай меня внимательно. У тебя есть любящий отец, немцы держат его в концлагере, но об этом никто не должен знать. Он хочет, чтобы мы поехали в Вену и поселились у его сестры. Вена очень красивый город, он тебе понравится. Там мы сможем…
И так далее.
Я предполагаю, Розетта слушала ее с огромным интересом. Она была очень рада, что у нее внезапно появился отец: как-никак, она уже ходила в начальную школу, а у других девочек были отцы. С другой стороны, ее восторг был несколько сдержанным, она лишь с трудом могла представить себе, как изменится ее жизнь с появлением отца, которого она не знает и к которому даже нельзя съездить. Вена, это звучало заманчиво, и до тех пор, пока мать была с ней, она никого и ничего не боялась.
Но сначала тетя Розмари должна была ходатайствовать в испанском посольстве в Вене о пересылке в Австрию ее свидетельства о рождении и свидетельства о браке Эрминии, на что ушли недели, а потом ее мать подала в немецкое консульство прошение на переезд, и опять прошло много времени. В конце концов Эрминия Секвенс должна была явиться в парижское управление гестапо для выяснения некоторых вопросов. Числа 10 апреля они выехали из Байё. В Париже они остановились в пансионе, где их уже ожидал человек из гестапо, некий Свобода. Он доставил Эрминию с дочерью в отель с крутящейся дверью, люстрой, парадной лестницей в два пролета и тяжелыми коврами, приглушавшими шаги. Девочка осталась ждать в вестибюле, а Эрминия поднялась с мужчиной на второй этаж.
Ее мать допрашивали двадцать дней, говорит Роза-Мария, двадцать дней она клялась, что за всю свою жизнь никогда не интересовалась политикой.
— А почему же вы тогда связались с большевиком?
— Потому что я его люблю.
— Кто любит большевика, тот любит и большевизм.
— Но ведь это была любовь с первого взгляда.
— А большевика и видно сразу с первого взгляда!
Так это происходило или примерно так.
В конце концов им разрешили переехать в Вену. В купе с ними ехали еще чешка и полька, которая ходила на костылях. В последний момент к ним подсел еще молодой человек, он все время пытался завязать разговор. Женщины отвечали односложно. Поезд часто останавливался посреди пути: объявляли воздушную тревогу или пропускали вперед военные эшелоны. Каждые два часа они должны были предъявлять свои документы и билеты. Едва контролеры закрывали дверь, их попутчик тут же начинал поносить Гитлера, нацистов и Германию. Allez au diable![9] Им вскоре это надоело, и Эрминия осадила его, а обе женщины в страхе молчали. В Мюнхене они стояли долго, и молодой человек вышел из купе. Они облегченно вздохнули, наконец-то мы от него избавились. Но аккурат перед отправлением поезда он появился вновь, на сей раз уже в мундире офицера СС. Сел и стал смотреть в окно, на железнодорожные пути, куда согнали угнанных из Восточной Европы рабочих разбирать завалы после бомбежки. «Нет, вы посмотрите, — сказал он по-немецки. — Поглядите только на этих свиней!»