Ты разрушил всю семью мою.
Предал меня Бог беззаконнику и в руки нечестивым бросил меня.
Я был спокоен, но Он потряс меня; и поставил меня целью для Себя.
нет хищения в руках моих, и молитва моя чиста.
И ныне вот на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних!
Многоречивые друзья мои! К Богу слезит око мое
Такое смирение, такая любовь к Богу, это — святость. Иов и есть святой. Но мне этого не дано. Моя душа не хочет смириться с тем, что долг выше земной любви, мой ум восстает, меня хотят насильно заставить жить с человеком, которого я не люблю, сделать наложницей. Вот как это называется.
Отец Арсений ни минуты не сомневается, что так должно быть, что это во благо. Старец тоже сказал еще пять лет назад: «Хорошо бы, чтобы он вернулся»… Но вот он вернулся. Меня-то почему-то никто не спрашивает: я этого хочу или нет? Да, я прощаю его, прощаю, тысячу раз прощаю. Но почему я должна жить с ним, как ни в чем ни бывало. Только потому, что он покаялся?
Но есть такое понятие: поздно. Если он обрел веру, пришел к Богу, то он должен знать, что ему надо претерпеть, понести хоть какое-то наказание, на которое он сам же себя и обрек своей безумной жизнью. Да, Господи, я знаю, знаю, я лукавая раба, ведь то же самое можно сказать и обо мне: грешила — теперь терпи. Или тебя уже можно к сонму святых причислить...
Господи, прости мне мое роптание, но кому же мне пожаловаться, как не Тебе.
Скажу Богу: не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься?
Если я виновен, горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей.
Но я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом
Как я могу соревноваться с тобой, Господи. Кто я пред тобой. Я хочу, чтобы моя судьба складывалась по моему плану, в котором, по обычным жизненным меркам, нет ничего предосудительного и, главное, ничего разрушающего. Я хочу выйти замуж, любить человека, заботиться о нем, но, оказывается, у Тебя другие планы. И я знаю, что должна подчиниться, потому что я боюсь твоей немилости, Господи.
Может быть, я плохо объяснила священнику, может он судит поверхностно: раз есть дети, то о чем разговор, все личное — на задний план. Но это же рабство. Если бы мне знать наверняка, что Бог ждет от меня именно этого, что в этом добровольном мученичестве залог моего будущего спасения, я бы огласилась. Но этого не дано в условии задачи, даны сомнения, дано мнение священника, который, кстати, тоже может ошибиться.
О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его!
Но вот, я иду вперед — и нет Его, назад — и не нахожу Его;
Но Он знает путь мой
Знает. Надо молиться, просить у Бога смирения, просить, просить. Боже мой, оказывается я еще и не начинала верить. Вот сейчас мне, наконец-то, посылается настоящее испытание, и я-то его собираюсь не выдержать. Да, именно так. Я выразилась правильно, я заранее сказала себе, что любя одного, с другим жить не смогу, душа моя на такое преступление не пойдет. Значит нужно просить, чтобы Господь отнял у меня эту греховную любовь, то есть признать ее таковой, а это не в моих силах, я-то так не считаю, вот в чем весь ужас.
Что мне делать, Господи, вразуми меня. Я опять восстаю против Тебя. Почему Ты не даешь мне утешиться. Ты показал мне мое счастье и тут же отнял. Другие ищут и находят, и Ты не препятствуешь им.
Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки?…
Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них…
Проводят дни свои в счастьи и мгновенно нисходят в преисподнюю…
Нет, не готова я, плотская вся, страстная, только эмоциями и живу, отними их, вычти и останется ноль, простой крупный ноль, токмо что из мяса и костей. Все театр, все игра. Что за польза от меня Богу, к чему иду, ради чего? Конкретно мне надо знать, конкретно. И в этом все мое малодушие и лицемерие. Так в Бога не веруют, это обман.
Вот, Он убивает меня, но я буду надеется.