— Ну и концепция у вас. Если бы все поэты так рассуждали, мы бы лишились половины мировой литературы. Представляете, они бы хранили свои стихи в несгораемых сейфах, а мы с вами читали бы на досуге инструкцию к стиральной машине «Вятка» или памятку юного пчеловода.
— Что касается меня лично, мне вполне хватило бы двух поэтов.
— Кого, интересно?
— А вы угадайте. Только с первого раза.
— Давайте попробую, а подсказки полагаются, звонок другу там?
— Нет. Впрочем я сама вам подскажу кое-что, пожалуй. Итак.., минуточку, а на что мы будем играть?
— Предлагаю на желание. Ну как в детстве, помните? Что сделать этому фанту?
— Знаю я ваши желания, флеболог несчастный, все жилы из меня повытянуть. Ну, хорошо: на желание. Итак, один из них жил в девятнадцатом веке, другой — в двадцатом. Оба они были, как и все гении, чуть-чуть сумасбродами, страдали от необходимости приспосабливаться к властям, еще больше от собственной житейской неприспособленности, но любили жизнь до самого конца, потому что у них была вера ни в какую-то там сомнительную силу человеческого разума или в собственную гениальность, а вера в Бога, в загробную жизнь, в силу покаяния, в силу молитвы.
— Так. Нууу... вера у вас православная, а православные люди — это русские люди. Дальше, не знаю насколько у нас с вами одинаковые критерии гениальности, но, по-моему в девятнадцатом веке в России было всего два гениальных поэта. Известных, замечательных, превосходных было, разумеется, гораздо больше, Тютчев, например, Алексей Толстой, декабристы, тот же Некрасов, а гении — это просто, это Пушкин и Лермонтов.
— Кто из них?
— Я мало знаю православие, но душой чувствую: где есть Бог, а где — нет. У Лермонтова много демонического, да и не был он жизнелюбом, это факт. А Пушкин? Пушкин — это свет, это сказки, это дети, это.., короче, это — Пушкин!
— Блистательно! Но тут, как вы сами понимаете, тонны интеллекта не понадобились. Кто же второй?
— Пойдем по тому же пути. Не знаю, как вы, но я думаю, что двадцатый век тоже не пестрил гениями.
— Весь вопрос в том, кого считаете гением именно вы?
Сенцов облокотился на парапет, в задумчивости гладя на противоположный берег, еле видный в надвигающихся сумерках. Скрещенные кисти рук неподвижно застыли, нависая над водой. Это были руки, на которые хотелось смотреть бесконечно, как на магический кристалл. «Искушение какое-то», — подумала я, прикрыла глаза и зачем-то стала представлять себе, как он проводит этими бесподобными пальцами по моим губам. Нет, так не пойдет.Это ж что такое творится. Это как же...
— Маяковский, Есенин, Цветаева отпадают сразу же. Это самоубийцы, к сожалению. Значит они отказались от лучшего дара, от самой жизни, так?
— Верно, хотя суицид Есенина оспаривается.
— В любом случае, Есенин — это не ваш поэт. Кто там еще? Символисты? Брюсов, Гумилев, Хлебников, Белый... — нет, мелковато. Мандельштам? Очень может быть, но нет, постойте, он ведь был еврей.
— Он был русским поэтом, замечательным притом.
— Ага, замечательным. Значит лично вы его к гениям не причисляете.
— Да вы, просто, провокатор-вымогатель. Нарочно сказали мне про еврея, да?
— Конечно, хотел посмотреть на вашу реакцию. Итак, остается Блок и... — Сенцов хлопнул себя ладонью по лбу, — как же я сразу не догадался, почему-то совершенно выпало из головы. Это — Ахматова, сто процентов.
— И почему же не Блок? Между прочим, он был православным человеком и безусловно гениальным поэтом?
— Потому не Блок, что Ахматова и все. Уверен что ваши стихи в ее стиле.
— Это ваше окончательное решение?
— Да, абсолютно, бесповоротное.
— Подумайте, Сергей Дмитриевич, я бы даже сказала: «Одумайтесь!» Вы приняли столь внезапное, скоропостижное решение, на карту поставлено самое заветное желание. Вы не боитесь потерять всё?
— Нет, дорогая Арина Юрьевна. Я-то не боюсь, а вот вы бойтесь и трепещите, потому что сейчас вы будете исполнять мое самое непреодолимое, самое смертельное желание.
Сенцов смотрел на меня в упор, и хотя было уже темно, я чувствовала его взгляд каждой клеточкой, от него было тепло и как-то душновато. Мысли стремительно улетучивались и я уже предчувствовала, что это будет за желание, и самое ужасное, в тот момент оно полностью совпадало с моим.
— Итак, я выиграл? — утвердительно спросил он.
— Да.
— И за это сейчас вы... («поцелуете меня» — мысленно продолжила я) ...будете читать мне стихи Ахматовой и Пушкина, всё, что знаете. Начинайте, я вас внимательно слушаю. Арина Юрьевна, что с вами?
— Ничего.