Дождь не прекращался. Стук тяжелых капель о клеенку, наброшенную на шалаш, заглушал все другие лесные звуки.
– А здорово ты придумала насчет клеенки, – отвлекся от своего рассказа старший лейтенант. – Если бы не она, мы бы сейчас с тобой промокли до нитки.
– Клеенку дали хозяева дома, где мы с мужем снимали комнату. Спасибо им за это. Так чем всё кончилось?
– Сначала устроили немцам хорошую засаду: по два орудия и по две роты на каждую сторону дороги. Пропустили немецкую разведку – несколько мотоциклов и бронетранспортер и, когда появилась колонна танков, грузовиков с пехотой и артиллерией, открыли огонь. Уничтожили восемнадцать танков, два бронетранспортера, четыре орудия и около трехсот фашистов. Собственными глазами видел, как околевают эти твари. Но тут важны не только эти потери, но и время, выигранное нашим батальоном. Мы видели потом издалека, как ихние самолеты бомбили место засады. Но наш след там давно простыл. Возможно, прежде чем двинуться дальше, немцы прочесывали тот лес и окрестности. А мы то время использовали для укрепления нашей обороны. Ширина ее по фронту была около двух километров. Слева тянулись сплошные болота, справа – густые леса на много километров на север. Позиция была выбрана очень удачно. Мы зарылись в землю, как кроты, понастроили ложные укрепления. Два орудия затащили в болото на крайнем левом фланге, остальные упрятали в лесу на правом фланге и, что важно, повсюду понатыкали фальшивые пушки, якобы замаскировав их. Только через два дня появились немцы. Уж как они, сволочи, долбили нас снарядами и бомбами, шли в атаку и дохли под нашим огнем. Снова долбили нас, а мы их снова убивали. И так продолжалось два дня подряд. Видно, им позарез нужна была эта дорога, которую мы перегородили. Но так они и не прошли! Мы подбили еще двадцать четыре танка и неизвестно сколько сотен солдат и офицеров. Но и наши ряды поредели. Основные потери мы несли от бомбежек и артиллерийских налетов. Словом, фашисты прекратили атаки и обстрелы. А назавтра обнаружилось, что они обошли наши позиции далеко слева и справа. Пришлось с боями выходить из окружения. Тогда меня и ранило.
– Выходит, можно бить немцев?
– Получается, так.
– Так почему же они уже под Смоленском?
– Не знаю. Можно, конечно, сказать, что другим частям не повезло, как нашему батальону. А нам везло, как я уже говорил, не раз. Нас не разбомбили на пути к фронту. Мы не подохли с голоду, потому что обнаружили армейский склад и не угнанный колхозный скот. Мы совершенно случайно обзавелись батареей противотанковых орудий. Не будь этих совпадений, мы все погибли бы в первом же бою. Но черт побери! Нельзя же так воевать – с помощью везения-невезения!
– Конечно, главным нашим везением был комбат, – продолжал рассуждать Николай. – Он совершенно не был похож на других старших командиров. Он рассказал о себе как-то на одном из совещаний комсостава батальона. Из деревенских, но с четырехклассным образованием. В первую мировую войну сначала воевал рядовым, потом, после окончания специальных курсов, он унтер-офицер, командовал отделением пехоты. За храбрость получил георгиевский крест. Направили в школу прапорщиков, после которой стал командовать взводом. Во время гражданской войны на стороне красных был взводным, ротным, командиром батальона. После окончания гражданской войны учился сначала на рабфаке, потом в строительном институте. Его призвали в армию в конце 1939 года с должности управляющего крупным стройтрестом, приказали сформировать из новобранцев и таких зеленых выпускников военных училищ, как я, стрелковый батальон. И он выучил нас боевому делу.
– Интересно, как он мог вас, новичков, обучить, если он сам почти двадцать лет находился вне армии.
– В том-то и дело, что накануне войны в Вооруженных силах страны сложилась странная ситуация. Большинство командиров, имевших опыт участия в мировой и гражданской войнах, продолживших затем службу в Красной Армии, закончивших военные вузы и академии, оказались врагами народа и были расстреляны. Вместо них пришли люди, которые не нюхали пороха. Они умели маршировать, говорить по бумажкам речи, распевать в строю песни, но не ведали, как управлять современным боем. Не знали, и все. Конечно, это не мои наблюдения и не мой вывод. Чего понимал и понимаю я, вчерашний выпускник военного училища? Положение, сложившееся в Красной Армии, мне растолковал мой дядя, старший брат моей матери. Он воевал и в мировую войну, и в гражданскую, потом учился в военных вузах. Дядя служил в штабе военного округа, когда в 1936 году с ним случилось несчастье. Во время учений недалеко от него разорвался шальной снаряд, и осколком повредило ему позвоночник. Его парализовало почти полностью. Вот он-то, когда я в свой первый и последний отпуск побывал у него, он-то и просветил меня насчет состояния командного состава армии. При этом добавил, что если бы он не был комиссован из-за своей инвалидности, то его тоже наверняка бы расстреляли. А вот почему, дядя ни мне, ни сам себе не мог объяснить. Ему, а мне тем более совершенно непонятна подоплека массового уничтожения командного состава. Мы тут в лесу одни, и я откровенен с тобой, Маша. А наш комбат, фамилия его Докторов, хорош был как раз тем, что имел семилетний военный опыт. Когда он впервые собрал нас, батальонный комсостав, сказал, обращаясь к нам, вчерашним выпускникам военных училищ, чтобы мы забыли всё то, что изучали несколько лет.