Девушка приоткрыла глаза. Когда её взгляд упал на Шварца, Мареш чуть слышно заплакала, помотав головой и кое-как спрятавшись под одеялом. Румынку мелко трясло.
Кёнинг аккуратно, но твёрдо взял девушку за плечи и осторожно притянул к себе:
- Дрожишь как кролик перед гончей. – Выдохнул он, поцеловав Лизель в лоб. – Боишься?
Мареш кивнула, густо покраснев и потупив взгляд. Из глаз девушки потекли слёзы:
- Почему именно я? – Еле слышно спросила румынка, слабо обхватив себя руками:
- Вот и у меня тот же вопрос. – Немец положил ладони на щёки Лизель и, подняв её лицо к себе, внимательно посмотрел ей в глаза.
Девушка покорно замерла, не смея даже вздохнуть. В глазах Лизель читались печаль, страх, боль и искреннее непонимание:
- Убейте меня. Пожалуйста. – Чуть слышно прошептала Мареш, прикрыв глаза и выскользнув из рук немца. – Я не могу больше терпеть это.
- Нет. Я не убью тебя. Ты не заслуживаешь смерти. Если бы ты действительно заслуживала смерти, то давно была бы мертва. – Кёнинг крепко прижал Лизель к себе, чувствуя, как её мелко колотит. Кроме этой дрожи, Шварц чувствовал, как часто колотится сердце девушки.
Мареш покачала головой, шмыгнув носом:
«Она так уверена в том, что должна умереть. – С удивлением отметил про себя Шварц, погладив румынку по голове. – Может быть… а почему бы и нет?»
Кёнинг улыбнулся, зарывшись носом в волосы Лизель и начав перебирать их пальцами. Кажется, немец нашёл решение своей проблемы.
Мареш покорно склонила голову на грудь Шварца, густо покраснев и прикрыв глаза. Девушке не нравились его прикосновения, но она терпела. Румынке хотелось стряхнуть с себя эти тяжёлые грубые руки, которые причинили ей столько боли и страданий. Но она не могла.
Каждый раз, когда Шварц трогал Лизель, на Мареш нападало странное оцепенение. Чем оно было вызвано девушка не знала; для страха и ненависти слишком спокойно, а для симпатии слишком отвратительно.
Шварц смотрел на Лизель и искренне недоумевал. Недоумевал он, в основном, с себя. С одной стороны, Мареш была действительно ему симпатична, но с другой стороны ненависть и недоверие также брали своё.
Кёнинг еле слышно вздохнул, чуть прикрыв глаза. Действительно, несуразица какая-то получалась: как можно любить и ненавидеть человека одновременно? Причём в равной степени, когда хочется обнять и утешить человека, а после этого беспощадно втоптать его в грязь.
Однако втаптывать в грязь Мареш Шварцу не хотелось. Что-то подсказывало, что Лизель из этой грязи выберется быстро. Даже слишком быстро:
- Что-то не так? – Спросила девушка, подняв испуганный взгляд на немца:
- Всё в порядке. Не беспокойся. – Кёнинг чуть отстранился, коротко поцеловав Мареш в щёку. – Полежишь здесь неделю, а потом я тебя заберу. Из допросной переедешь в кабинет, поняла?
Лизель коротко кивнула, оцепенев и густо покраснев.
Шварц кивнул, встал и быстро вышел из лазарета, чувствуя на себе взгляд девушки. Этот взгляд немного пугал немца. Пугал и одновременно пробуждал совесть, которая, в последнее время, вообще редко просыпалась.
Кёнинг шёл по коридору к себе в кабинет, думая над своими чувствами и о том, как защитить Мареш от дальнейших своих издевательств.
========== Глава 20 ==========
Через неделю Шварц забрал Лизель из лазарета, как и обещал.
Мареш, уже успевшая об этом обещании забыть, была крайне удивлена. Особенно сильным было её удивление, когда Кёнинг разрешил ей жить у него в кабинете после того, как сломанная нога срастётся.
Лизель забыла об этом обещании из-за своего недоверия. Причём это недоверие было небезосновательным, что было неудивительно. Слишком много неприятных воспоминаний было связанно.
Судя по всему, Шварц действительно старался сдержать обещание больше не мучить девушку. Он старался кормить её как можно лучше, закутывать как можно теплее. Как-то Кёнинг даже умудрился заплести косы девушке. Получилось, конечно, мягко говоря, не очень: неровно, неуклюже, но аккуратно и старательно, совсем как прописи первоклассника: такие же неаккуратные, кривые. Мареш не распускала их целый день, чтобы не разозлить Шварца.
Но всё-таки это обещание было трудно сдержать. Когда Шварц злился, то всегда уходил в допросную. Либо пытать очередного пленника, либо ходить туда-сюда, ругаясь на немецком под нос. Так как пленники были в допросной часто, то Лизель часто слышала их крики. Особенно было жутко, когда пленными становились девушки.
Каждый раз, когда из допросной доносились крики и стоны, девушка закутывалась в одеяло, утыкалась носом в подушку, затыкала уши и закрывала глаза.
Кёнинг часто заставал её в таком состоянии. Но не злился. Шварц понимал, что девушка не просто так сворачивается и закрывается. Это была просто попытка убежать от тех воспоминаний, которые пробуждались. Немец это прекрасно понимал, поэтому вместо того, чтобы кричать на Лизель и злиться на её боязливость и неприветливость, Шварц просто обнимал её, поглаживая по спине.
Если Кёнингу удавалось раздобыть бумагу и карандаш, то он обязательно отдавал их девушке, чтобы она порисовала.
Как правило Лизель рисовала либо портреты, либо пейзажи. Портреты у неё получались лучше всего.
В основном, Мареш рисовала портреты Шварца и своих умерших родственников. Когда девушка рисовала своих родственников, в её глазах появлялась тёплая ностальгия с примесью печали и боли. В такие моменты Кёнинг старался не трогать девушку, понимая, что рисование ей необходимо, чтобы побороть свои воспоминания и перебить боль душевных ран.
Когда Лизель рисовала Шварца, в её глазах появлялась глухая тёмная боль с примесью отчаяния. Руки девушки дрожали, а сама она начинала тихонько плакать. Кёнинг, видя это, садился рядом и крепко обнимал девушку, зарываясь носом в её волосы. В такие моменты Мареш замирала, торопливо смаргивая слёзы.
Прошёл месяц. Лизель начала постепенно ходить сама, несмотря на боль. Чтобы девушке было удобнее восстанавливаться после травмы, Шварц купил ей трость.
Трость была простой, но изящной. Девушка радовалась этому подарку как ребёнок. Мареш никогда не ходила без неё.
Однако хромота не проходила. Видимо кость срослась не совсем ровно. С одной стороны, Шварца это печалило и заставляло нервничать, но с другой стороны Лизель выглядела как представительница старого аристократического рода, в семейном древе которого обязательно должна была быть какая-нибудь нечисть.
Как-то раз Лизель проснулась и заметила, что Шварца нет ни в кабинете, ни в допросной. Девушка была крайне удивлена этому, ведь Кёнинг, обычно, из кабинета выходил только в допросную.
На глаза Мареш попала коробка, которая была тщательно обёрнута и обмотана.
Девушка подошла к коробке и начала распаковывать. Под бумагой Лизель нашла записку.