Ты влюблена? Разочарована? Устала? Тебе скучно? Ты ждёшь гостей? Собралась поужинать? Вера, отомри! Не стой, как истукан!
***
Встретила того самого, единственного, на одном балконе, где он читал сказки, а она читала телефонные справочники и газеты с объявлениями о работе. Они курили одну марку сигарет, сидели напротив друг друга: он в чёрной майке, а она в белой с надписью о принцессах. Навсегда запомнила кофейные глаза.
***
Не хочешь говорить, и не надо. Тебе же хуже. Догадалась-таки: наконец спать пошла. Что за манера: не чистить зубы по вечерам? Вер, давай, прекращай уже. Не дури. Не кури. Бог с ними, с твоими коленками, с твоим пепельно-рыбным пирогом, с больным ларингитом мобильником, с треснутой эмалью чашки и шершавыми руками с кровавым маникюром. Ложись, давай.
***
Ночью два сердца внутри неё остановились. Одно потому что разлюбило, а второе — потому что осталось без материнского.
Хирургия
В первую октябрьскую ночь, под прикрытием её, под её руководством и злым началом, летели стулья. Не видно, но слышно, как ноги стучали твёрдо и бешено по полу, и что-то громко падало, перебивая этот стук. Слой бетонного потолка резал острый, как скальпель, крик.
А несколько лет назад там мягко и весело топала ножками маленькая девочка, стонали пружинки дивана, и скрипели суставы двух влюблённых, отыгрывали концерты трио: дрель, молоток и пила. Иногда спускались за табуретками. Все четыре этажа снизу говорили «Будь здоров!» в ответ на взрывное чихание. Долго играл у них первый «Земфира» Земфиры, и ещё дольше переливался «Показать допустимый ход», слышный в левом углу холла, где пригрелся компьютер. Громкие боевики по ночам. Со временем присоединилось пыхтение стиральной машины. Слышалось: всё хорошо, и тихо, и уютно.
Затем мелкий топот превратился в поздний ночной грохот каблуков по кафельному полу и бетонным ступеням лестницы подъезда, детский смех — в истеричные вопли подросткового эгоизма и треск рвущихся родительских нервов, диван потерял голос, а может, и вовсе умер. Теперь больше спускались не за табуретками, а с просьбой о денежных билетах в алкоголеубежище. Через балкон летели кости бездомным собакам — остатки со стола, за которым ели тухлую семью с просроченным сроком годности. Накануне кого-то рвало в туалете.
И наконец, этой ночью прошла операция: безанестезийная ампутация чего-то (боюсь, это было сердце). Без подписанного заранее соглашения о последствиях хирургического вмешательства. Не врач, а мясник какой-то. Острый крик поцарапал несколько случайных и ни в чём не повинных — тех, до кого смог дотянуться. Последнее слово было за входной дверью, а потом шаги на лестничной площадке уже разговаривали сами с собой, ни к кому не обращаясь.
Утро, и ветер переставляет фигуры облаков на голубой доске. Пытается сдвинуть дома, навалился на окна и давит. Только его и слышно...
Кардиология
Она рвёт ему сердце медленно, мучительно. «Чик-чик» ножничками и «щип-щип» плоскогубцами. Потом аккуратненько ножичком вырезает из него ремешки и лямки, хлястики. Он корчится от невыносимости и продолжает её ласкать. От этих ласк её сердце сжимается-разжимается, а каждый поцелуй проходит прямо насквозь железными спицами.
Неврология
Как-то летом она приехала погостить к маме. Наверное, это был август, потому что именно в этом месяце в хорошую погоду по вечерам солнце имеет какой-то особый оттенок и структуру, и, проникая внутрь квартиры на четвёртом этаже сквозь избавленные от лишних занавесок южные окна, невозможно ярко меняет пространство комнат. В спальне кажется, будто ты в вечернем летнем лесу: вокруг тёплые позолоченные стволы деревьев. В другой комнате чувствуешь солнце только на ковре, отчего возникает мысль о расписном паркетном полу в бальном зале какого-нибудь замка. В кухне — ты внутри аквариума, плаваешь в мягкой жёлтой воде.
Так вот, она лежала на полу в замковой комнате и занималась обычными бесполезными делами, как вдруг — всё пространство, вся сказочная атмосфера взорвались электрическим рёвом. Тут же закричали от боли разрываемые дрелью цементные стены в квартире сверху. Как они мучились! Как стонали от точечных ран, которыми их усеивал этот робот-палач! Живодёр.