Она все рассказывала мужу, до самой последней мелочи, – так уж повелось с первого дня. Выворачивала всю себя до донышка, ничего за душой не оставляла. Он и сам ее к этому приучил, и бывало, сердился даже, если подозревал, что образовались у нее некие свои душевные тайны. Поначалу, в первые годы замужней жизни, он даже с каким-то сладострастием копался в ее душе, вытаскивая на свет все, что можно вытащить. И мелкие детские обиды, и переживания по поводу смерти матери и новой женитьбы отца, и тайны первых робких влюбленностей… Так и получилось потом, со временем, что стала она для него полностью прочитанной книгой, от корки до корки. Ни одно слово, ни одна мысль ей самой не принадлежала. Казалось бы – что в этом плохого? Единение мыслей, единение душ, все в общий семейный костер… А только на самом деле никакого единения не было – она это потом поняла. Он в тот костер только ее душу бросал и грелся, вот этой ее отдачей и грелся, а сам ничего туда бросать не спешил. Одним словом, забрал ее всю, ничего своего не осталось. А ей нравилось, да! Отдавала свою душеньку добровольно, еще и нравилось!
А он будто ждал, когда от нее самой ничего не останется. Когда ее душа будет ему только принадлежать. Ждал, чтобы выбрать момент и исчезнуть из ее жизни… А ее саму бросил, как ненужный хлам, больше ни на что непригодный!
Да, в тот вечер она успела-таки навертеть да пожарить бараньи котлетки. Еще и радовалась, что дорогой муж на работе задерживается. Вдруг раньше придет, а ужин еще не готов? А когда пришел, долго не могла понять, о чем он таком говорит…
– Роза, я от тебя ухожу. Собери мои вещи, я прямо сейчас ухожу. Ты слышишь меня, Роза?
– Да, слышу… Тебе две котлетки положить или три? Я сделала с румяной корочкой, как ты любишь… Такая баранина попалась хорошая, просто наисвежайшая! Правда, я хотела свинины добавить в фарш, чтобы нежнее было, а потом подумала, что не надо…
– Роза! Ты слышишь меня или нет? Сядь, посмотри на меня! Ну же?
– Да, я слышу, слышу… Так две котлетки или три?
– Сядь! Сядь, я сказал! Отойди от плиты!
Наконец она услышала, как раздраженно и резко звучит его голос, и фраза «я от тебя ухожу» наконец дошла до ее сознания. Особенно больно было где-то в левой части груди, и не хватало воздуху, и невозможно было ни одного слова произнести… Да и не надо было ничего произносить, потому что достаточно было глянуть любимому мужу в лицо… В его злые глаза… Ставшие в одночасье не просто злыми, а ненавидящими. Презирающими. Отторгающими. Даже какая-то брезгливость в них была, будто он больше ни минуты не мог находиться с ней рядом, дышать одним воздухом…
– Я ничего из дома не возьму, Роза, только свои личные вещи. Квартиру я оставляю тебе и дочери. Все. И не ищи меня, не надо. Так будет лучше. Ну, чего ты молчишь? Я надеюсь, ты меня поняла наконец?
Она странно повела головой – то ли кивнула, то ли хотела показать: нет, мол, совсем ничего не поняла… Ну почему, почему она ничего не понимает? Всегда ведь его понимала с полуслова, с полувзгляда…
– Ты хочешь у меня что-то спросить, да, Роза? – напряженно сказал любимый муж. – Ты хочешь спросить, буду ли я поддерживать отношения с дочерью, правильно?
На сей раз она кивнула. Будто согласилась с ним – да, именно это я и хочу спросить. Хотя ничего такого спрашивать и не думала. То есть вообще никаких вопросов задавать не собиралась. Какие такие вопросы, если ни жить, ни дышать от страха не можешь…
– Так вот что я хочу сказать насчет нашей дочери, Роза… Вряд ли я смогу поддерживать с ней полноценные отношения. Дело в том, что я уезжаю жить в другой город… Это очень, очень далеко отсюда… Ты для нее придумай что-нибудь соответствующее потом. Ну, чтобы психику не травмировать. Детская память как пластилин, что вылепишь из нее, то и получишь… Нет, я не говорю, что совсем отказываюсь помогать… Буду помогать, конечно. Как смогу. А когда Соня вырастет, пусть сама решит, будет поддерживать отношения с отцом или нет. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать… Я иду собирать вещи, Роза. Ты поняла, надеюсь, что на квартиру я не претендую?