Потом слово взял один из обвинителей — член команды головного судна. Он назвал флотоводцев подлыми изменниками и трусами. Ведь негодяи располагали всеми средствами, чтобы спасти корабли. Однако предпочли бросить товарищей, испугавшись за собственную шкуру.
Заседание Ассамблеи[54] прервали злобные крики кровожадной толпы. Охрана принялась оттеснять разбушевавшихся афинян, а судьи объявили перерыв.
Увидев, какой оборот принимает дело, Аспазия кинулась искать союзников. Она умоляла Продика помочь, ведь он был послом и мог убедить судей в чем угодно. Горе подруги тронуло софиста до глубины души. Однако он понимал, сколь ничтожны шансы повлиять на Ассамблею. Его выступление в защиту Перикла непременно сочли бы вмешательством в афинские дела. Даже статус посла не защитил бы его.
— Мне все равно! — в бешенстве кричала Аспазия. — Спаси моего сына!
Она металась по комнате, не зная, как выплеснуть ярость и боль, пока не рухнула на пол обессиленная. Продик поднял женщину и попытался прижать к себе, но Аспазия яростно вырывалась, царапая его ногтями, рыдая от гнева и отчаяния. Наконец она оттолкнула Продика и в изнеможении прислонилась к стене. Оба чувствовали себя опустошенными, потерянными. В конце концов, Продик, стараясь не глядеть подруге в глаза, выдавил обещание явиться в суд.
Напрасно: он даже не сумел пройти на холм Будетерион[55], где собралась Ассамблея. Стража не пускала в храм зевак. Судя по всему, внутри шел ожесточенный спор. Теперь Продик ясно видел, каким нелепым и бесполезным оказалось бы его появление в суде. Вмешательство посла только усугубило бы положение обвиняемых. Страсти в Ассамблее и так накалились до предела, а вмешательство чужеземца лишь неизбежно подлило бы масла в огонь. Усевшись на мраморную ступень, Продик изобретал весьма убедительные оправдания своего бездействия. Мимо, не поднимая глаз, прошла Аспазия; она вошла в храм, не удостоив друга и взглядом. Ни одна афинская женщина, кроме нее, не осмелилась бы переступить этот порог. Вскоре Аспазия покинула храм в сопровождении Сократа, одного из членов Ассамблеи.
Софисту так и не удалось поговорить с женщиной. Разбирательство вскоре возобновилось, а около храма уже собиралась взбешенная толпа. Дело приняло весьма неожиданный оборот. В храме невесть откуда появился свидетель, назвавшийся моряком с погибшей триремы, который спасся, ухватившись за обломок мачты. По его словам, помочь терпящим бедствие воинам никто не пытался. Дрожащим голосом свидетель поведал о том, как его друзья бились среди волн, постепенно теряя силы и погружаясь во тьму. Аспазия сразу заподозрила, что он подкуплен. Продик думал так же. Однако исход дела был предрешен. Толпа громко требовала жертв. Скованным по рукам и ногам флотоводцам приходилось слушать доносившиеся с улицы страшные проклятия. Измена каралась смертью, и все это знали.
Один лишь Сократ не испугался бесноватой толпы. Он бесстрашно защищал флотоводцев и обличал суд, готовый пойти на поводу у черни.
Гневные речи философа еще сильнее ожесточили судей. Противостоять Ассамблее в одиночку Сократ не мог. Флотоводцев признали виновными в измене и приговорили к смерти. Едва стемнело, их сбросили в пропасть Баратры[56].
Продик навсегда запомнил слова Аспазии, полные ледяного презрения:
— Иногда, чтобы стать убийцей, достаточно промолчать.
Наутро после казни флотоводцев софист поднялся на борт небольшого судна, нанятого посольством, и отправился в сторону Киклад, обратно на Кеос. Аспазия больше не желала его видеть.
Прощание вышло скомканным и холодным — ни один из них не решился произнести слова, что дрожали на устах. Софист был в отчаянии. Он понимал, что едва ли сможет вернуться в Афины.
Аспазия вычеркнула Продика из своей жизни. Для нее Перикл и Продик умерли в один день. На дне глубокой пропасти покоилось тело сына Аспазии. И память о кеосском софисте.
Прошло много времени, прежде чем владелица «Милезии» всерьез пожалела о своем решении.
ГЛАВА XI
Софист потратил целый год на то, чтобы избавиться от тягостных воспоминаний и начать жизнь заново. Тоска оказалась на редкость плохим компаньоном. Чтобы развеять печаль, Продик попросил правителя Анаксандра вновь назначить его послом. Софист навестил Протагора и вручил ему список книги, в которой были изложены воззрения его наставника. Принимая подарок, старый софист радовался как ребенок. Вдохновленный его похвалой, Продик тут же принялся за новую работу. Уединившись на старой вилле в городке под Юлидой, он без труда создал целых два сочинения: «О природе человека» и «Периоды». Оба сильно уступали первой книге софиста и скорее походили на легкомысленную игру со стилем. Время от времени Продика навещал старый друг, афинянин Горгий. Приятели много спорили: кеосский софист предпочитал меткие, лаконичные фразы, а Горгий отстаивал красоту длинных построений и сложных метафор. Этот спор подсказал Продику тему для новой работы, посвященной проблемам языка. В сочинении, озаглавленном «О синонимии», он рассмотрел все известные случаи неправильного употребления слов, не пощадив даже признанных ораторов, вроде Антисфена[57] и Демокрита[58]. Собрав воедино все, что он раньше писал о грамматике, Продик сделал подробный анализ употребления близких, но не одинаковых по значению слов. Он чувствовал, что язык таит в себе немало великих тайн, разгадка которых ведет к познанию мира.