Как-то раз софисты повстречали человека, утверждавшего, что он с рождения отмечен печатью судьбы. Бедолага уже успел потерять руку и ногу, однако всевозможные несчастья продолжали сыпаться на него, как из рога изобилия. Выслушав жалобы незнакомца, Продик едко заметил, что судьба не благоволит к тому, кто не имеет привычки смотреть под ноги.
Или взять людей, убитых молнией. Такая беда может случиться с каждым, но куда приятнее верить в гнев Зевса-громовержца: «Нечестивец заслужил свою участь». А если за жертвой не водилось никаких грехов, можно было сказать, что Зевс метнул молнию случайно, потому что встал не с той ноги или с утра поссорился с ревнивицей Герой. Люди предпочитали видеть себя жертвами низменных страстей богов, но не игрушками слепого случая.
— Это верно, — рассуждал Продик, — однако молнии бывают только во время грозы и довольно редко поражают людей. Выходит, Зевс не так уж меток. Да и кто их боится на самом деле, этих молний?
Продик рано столкнулся со страшной неизбежностью: смерть его матери была внезапной и совершенно необъяснимой. После обеда она задремала в саду и больше не проснулась. Мать ничем не болела, ни на что не жаловалась. Ее сердце просто перестало биться. Продик потом долго боялся приближения ночи, опасаясь, что и сам умрет во сне.
Нам не зря даны воля и воображение, — учил Протагор. — Каждый из нас способен выстроить жизнь, как ему хочется, и победить любой страх.
Продик ворочался в постели, вспоминая верного друга и наставника, сгинувшего среди волн, единственного человека, гибель которого он долго оплакивал. Жизнь в мире, где все предопределено, не прельщала софиста. Такая жизнь была подобна пьесе, развязка которой становится очевидной еще в первом акте. Предопределение Убивало любопытство и лишало человека надежды. Напрасно люди приходили к оракулу вопрошать о будущем. Вот и Аспазия угодила в ту же ловушку.
Как-то ночью, когда Продик лежал без сна, размышляя о даре предвидения — единственной человеческой способности, которая обостряется к старости, — случилось то, чего он боялся больше всего на свете, и на что уже не смел надеяться: Аспазия вошла в его спальню и легла рядом с ним.
То было слияние не тел, а душ, в их ласках не было страсти, только нежность и печаль. Они молчали: перед вечной тенью, что поджидала обоих, были бессильны любые слова. В тишине они познавали друг друга и любили друг друга.
ГЛАВА XXVIII
Здоровье Аспазии неумолимо ухудшалось, и визиты Геродика становились все чаще. Хозяйка «Милезии» не желала говорить о своей болезни даже с Продиком. Софист все чаще хмурился, а его подруга улыбалась и шутила, как ни в чем не бывало. Женщина знала, что скоро умрет, и старалась насладиться отпущенными днями. Софист, привыкший по любому поводу роптать на судьбу, жаловался всем и каждому, кроме самой Аспазии. Мужество подруги придавало ему храбрости.
В последние недели Аспазии стало намного хуже. Она билась в мучительном кашле и почти не вставала с постели. Когда болезнь немного отступала, женщина готовила себе питье из целебных трав и вина, чтобы заглушить разрывавшую нутро боль. Однажды Продик услышал, как она рыдает в передней. К тому времени Аспазия исхудала и ослабела настолько, что почти не могла ходить. Но, когда Продик предлагал ей свою помощь, хозяйка «Милезии» отвечала, что она вполне способна позаботиться о себе сама. Софист не раз пытался поговорить с подругой о ее болезни, но Аспазия осторожно переводила разговор на другую тему. Женщина притворялась спокойной и веселой, оживленно щебетала и даже пыталась шутить. Продик малодушничал и старался сбежать. Видеть любимую в таком состоянии было невыносимо больно.
Исхудавшая и слабая Аспазия передвигалась по дому, словно тень. Как-то поздним вечером Продик засиделся в библиотеке, размышляя об убийстве Анита. Он как раз пытался представить, как преступник с ножом в руке смог незаметно подкрасться к своей жертве, и не сразу понял, что женщина уже довольно долго стоит у него за спиной.
— Я не слышал, как ты вошла, — извинился софист.
— В полночь совы крадут наш слух. Произнеся эти загадочные слова, Аспазия тут же, без всякого перехода, спросила, как продвигается расследование. Софист признался, что оно окончательно зашло в тупик. Ни Аристофан, ни Диодор не убивали Анита, а чтобы обвинить кого-нибудь другого, не хватало фактов. Аспазия велела Продику рассказать все, что ему удалось выяснить.