Но Платон Зубов продолжал толкать императрицу на сумасбродные дела. Несмотря на то, что здравый ум Екатерины и огромный опыт сдерживали его напор, иногда благоразумие покидало её.
Она начала готовиться к войне с Англией и, вызвав Чичагова, приказала ему подготовлять для этого флот. Уже были выделены войска для вторжения в Польшу. Под давлением Зубова, который пугал её революцией, Екатерина из опустошённой казны выделила два миллиона рублей французским принцам и всеми способами подбивала Швецию, Пруссию и Австрию на интервенцию во Франции.
Наиболее честные и благоразумные вельможи засыпали светлейшего письмами, умоляя приехать в Петербург и воздействовать на Екатерину.
И теперь он ехал, сумрачный и злой, не обращая никакого внимания на триумфальные почести и торжественные встречи.
Екатерина встретила своего «Гришифишеньку» с великими почестями. Ему соорудили обелиск в Царском Селе, преподнесли осыпанный алмазами фельдмаршальский мундир, выстроили триумфальную арку.
Но прежде чем увидеться с императрицей, светлейший встретился с двумя людьми, совершенно различными по своему положению.
Это был канцлер граф Безбородко и камердинер императрицы Захар Константинович Зотов. Канцлер видел все события сверху, камердинер знал всю подноготную.
Светлейший застал канцлера озабоченным и хмурым. Им подали старого вина. Потёмкин уселся в кресло, взял бокал в руки, протянул свои длинные ноги и стал наблюдать за графом, который, переваливаясь, ходил по огромному кабинету.
— Видите ли, дражайший мой князь, — говорил он, — мы воевать далее не можем. Денег нет, солдат не хватает, в стране голод и недовольство. К тому же и ради чего воевать? Зубову Константинополь взять хочется, так кто же ему его даст? Теперь намерены воевать с англичанами. Спрашиваю — из-за чего и как? Ведь у нас с ними половина торговли — меха, лес, лён, пакля, железо, хлеб. А тогда кто их покупать будет? Мы и со шведами едва справились, а почему?
Светлейший с интересом наблюдал за канцлером, потом отпил вина и поднял брови.
— В самом деле, почему?
Канцлер остановился и с яростью закончил фразу:
— Потому что нечем было — ни грошей, ни людин. Да и беспорядица во внутренних делах идёт великая. Я мемории[84] отправляю императрице, а ответы получаю от Зубова… Смешно! — Канцлер подбежал к светлейшему, наклонился ближе. — Я об одном Бога молю. Нехай во Франции и дальше революция развивается!
Потёмкин от удивления вскочил.
— Да вы в своём уме, Александр Андреевич?
Безбородко был совершенно спокоен.
— Слава Богу, пока здоров. Видите ли, до нас-то далеко. Семён Романович Воронцов, муж великого и проницательного ума, вот что из Лондона пишет своему брату. — Безбородко подошёл к столу и из пачки перлюстрированных писем вынул копию письма: — «Я вам говорил — это борьба не на живот, а на смерть между имущими классами и теми, кто ничего не имеет, и так как первый гораздо меньше, то в конце концов они должны быть побеждены. Зараза будет повсеместной. Наша отдалённость нас предохранит на некоторое время: будем последние, но и мы будем жертвами этой эпидемии». На нас, может быть, сия революция через сто лет скажется. А Англия рядом, а у неё рабочих много, колонии. Американские свои владения она уже потеряла… — Канцлер вдруг улыбнулся и, очень довольный, потёр руки. — О, я Питта хорошо знаю! Он теперь небось ночи не спит…
Светлейший развёл руками:
— Так чему же вы радуетесь?
— А тому радуюсь, мой дорогой, что англичанам уже не до нас. Бьюсь об заклад, что не сегодня-завтра они начнут с нами медиацию о замирении с Турцией и расширении торговли.
Безбородко подошёл к Потёмкину и зашептал ему в ухо:
— И вот тут-то и треба не делать никаких глупостей, а паче всего не греметь оружием, бо его всё равно нема, и все о том знают…
С Зотовым Потёмкин виделся ночью, а утром прошёл к императрице.
На другой день Храповицкий записал на память:
«Захар из разговора с князем узнал, что, упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Она плачет с досады. Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил своё место глупым образом. Сегодня нездоровы. Лежали. И сильная колика с занятием духа».
Но светлейший, не обращая внимания на слёзы Екатерины, решил довести дело до конца. Он составил вместе с Безбородко докладную записку императрице, в которой доказывалась необходимость идти на соглашение с Англией и Пруссией и заключить при первой возможности мир с Турцией, ограничившись приобретением одного Очакова, и сам остался в Петербурге.
Частые поездки Потёмкина во дворец и колкие замечания по адресу Зубова не остались без следа. Теперь зубовские проекты проходили у Екатерины не так легко.
Между тем предсказания Безбородко в точности оправдались. В Петербург прибыл секретарь английского королевского совета Фалькенер, уполномоченный Питта. Сам Питт подвергся нападкам в парламенте со стороны оппозиции во главе с Фоксом за свою враждебную политику к России и был действительно крайне напуган событиями во Франции.
Питт чувствовал неустойчивость своего положения и знал, что своими неприятностями он в значительной степени обязан русскому послу в Англии — Семёну Романовичу Воронцову.
Семён Романович был виднейшей фигурой екатерининского времени по своему богатству и родству.
Отец его — Роман Илларионович — генерал-аншеф и наместник губерний Владимирской, Пензенской и Тамбовской — своё огромное наследственное богатство приумножил женитьбой на дочери крупнейшего откупщика Марфе Ивановне Сурминой. Но, будучи жаден до крайности, он своими поборами и лихоимством довёл подчинённые ему губернии до последнего разорения, за что и получил прозвище «Роман — большой карман». Екатерина, до которой, разумеется, доходили сведения о Романе Илларионовиче, прислала ему специальным фельдъегерем в день именин в подарок кошелёк с вышитой на нём шёлковой петлёй. Получив такой «двоезначащий» символ монаршей милости, Роман Илларионович так был им поражён, что вскоре скончался. Брат Семёна Романовича, Александр Романович, покровитель Радищева, был сенатором, президентом Коммерц-коллегии и впоследствии, после смерти Екатерины и Павла, канцлером империи. Одна сестра его — Екатерина Дашкова, президент Академии наук, — была подругой Екатерины Второй, участницей заговора против Петра Третьего, другая — Елизавета — была фавориткой Петра Третьего и ненавидела Екатерину.
Сам Семён Романович был человеком оригинальных и передовых суждений, твёрдого и независимого характера и не боялся вступать в резкие споры с императрицей и отстаивать своё мнение.
Семён Романович открыто выражал возмущение приговором Радищеву, осуждал проводимую Екатериной политику «вооружённого нейтралитета», вовсе не считал французскую революцию «временным бунтом черни», «а только естественным ходом истории», доказывал бессмысленность возвращения Бурбонов во Францию. Он был против раздела Польши, считая его «противным идее справедливости», и добился отмены соглашения Англии с Екатериной по вопросу о заселении Крыма английскими каторжниками. Наконец, он был против замещения русских дипломатических постов за границей иностранцами, называя их «невеждами и проходимцами».
Впоследствии, при Павле, он отказался от звания канцлера империи, и разгневанный Павел конфисковал его имения, которые вскоре возвращены ему были Александром.
Рано начав дипломатическую карьеру советником посольства в Вене, когда возникла первая турецкая война, Семён Романович волонтёром поступил в действующую армию и отличился при Ларге и Кагуле. В 1783 году он был назначен полномочным министром в Венецию, а в 1785 году в Лондон. С тех пор и до самой смерти он жил в Лондоне безвыездно. Благодаря своему умению приспособиться к английским нравам, манере держать себя при дворе и в обществе, богатству и щедрости он пользовался всеобщим уважением. Связи его были многообразны, и он превосходно знал всю механику английских государственных учреждений, у него было множество друзей в обеих партиях парламента, в королевском тайном совете, среди банковской и торговой буржуазии. Огромные деньги, государственные и личные, тратились им на подкуп людей. Банкир, которому грозит банкротство, издатель газеты, нуждающийся в средствах, кандидат в парламент, которому не хватало денег на предвыборную кампанию, аристократ, проигравшийся в карты всегда могли получить чек у русского посла, оставив взамен него небольшую расписочку. Вместе с тем Семён Романович Воронцов — единственный из послов, запросто садившийся с королём за карточный стол, — считал, что основной опорой его политики должно быть соответственно подготовленное общественное мнение. И когда Питт обратился к парламенту, требуя кредитов на войну с Россией, и стал спешно вооружать в Портсмуте флот в тридцать шесть кораблей и двенадцать фрегатов для нападения на Кронштадт и Петербург, он получил от русского посла через министра иностранных дел Лидса письмо.