– Ну-ка, выйди и наваляй им!
Помню, когда мне было шесть, я участвовал в общем заплыве на Филиппинах. Это было соревнование в бассейне, но о правилах мне не рассказали. Когда выстрелил стартовый пистолет, я огляделся и дождался, пока все мальчики прыгнут в воду. Когда все нырнули, я подумал: «Окей, теперь моя очередь» – и тоже прыгнул. Мне казалось, именно так я и должен поступить – проявить вежливость. Разумеется, я финишировал последним. Папа очень расстроился. Он объяснил в недвусмысленных выражениях, что мы все должны были оказаться в воде одновременно.
– Не жди других мальчиков. Стартуй с самого начала! – сказал он.
Отец не терпел мягкотелых. Он воспитывал меня без лишних церемоний.
Примерно тогда же, как я помню, мы с отцом вышли в открытое море на маленьком моторном баркасе, чтобы встретить океанский лайнер, на котором мама возвращалась из поездки в Китай. Дул сильный ветер, и нас швыряли по морю высокие волны.
– Вон твоя мама, у перил! – крикнул мне отец. – Помаши маме!
А мне было совсем не весело: я и сейчас помню, как неуютно себя чувствовал в маленькой лодочке. Но мне ничего не оставалось, кроме как ответить: «Есть, сэр!» – и помахать.
Когда отец в декабре 1939 года получил приказ вернуться в Соединенные Штаты, мне было уже семь. Я хорошо понимал, что транспорт, на котором мы возвращались в Штаты, был последним из уходящих с Филиппин судов с военными на борту. Позже разрешали уплывать лишь женщинам и детям. Многие друзья отца оставались на островах, и многие из них погибли, когда разразилась битва. Через два года после того, как мы прибыли домой, буря, которая собиралась все то время, что мы жили в Юго-Восточной Азии, обрушилась на Соединенные Штаты и напрочь перевернула мой маленький мир.
Срочный радиовыпуск новостей 7 декабря 1941 года сообщил, что японцы атаковали Пёрл-Харбор. Услышав это, отец дернулся как от удара электрическим током. Он тут же посадил меня в машину, и мы помчались к ближайшей аптеке, чтобы купить свежую газету. Мы не успели оглянуться, как отец уже получил приказ отправляться «за границу». Никто не знал, что значит «за границу». Я тогда и не подозревал, что не увижу папу следующие три года.
Мы вернулись в Сан-Антонио, штат Техас, и после того, как отец уехал, мама решила продать наш большой дом и перебраться в жилье поскромнее. Тогда у меня был братик – младенец Том, на семь с половиной лет меня младше. У мамы была довольно активная социальная жизнь, поэтому я много сидел с ним. Теперь нам приходилось жить без отца. Власти ввели карточную систему, и мама купила мне мотороллер, чтобы я сам мог добираться до школы и обратно. Тому нравилось, когда я катал его на мотороллере. Мама моя была не столь строга, как отец, и она решила, что, пока папа на войне, мне нужно больше дисциплины.
Так я попал в небольшую военную школу при Епископальной церкви. Там ко всем относились очень строго. Мы носили форменную одежду. Нас учили ходить строем. Каждому присвоили воинское звание. Если кто-то из нас острил или слишком умничал перед учителями, то мог заработать подзатыльник и оказаться под замком после занятий.
Но впереди нас всегда ждали летние каникулы, и это было невероятно прекрасное время. Мама понимала, что без отца мне нужен был другой живой образец мужского поведения, и на каникулах она оставляла меня с ближайшим другом отца по колледжу Дэвидом Шаттеком, в честь которого меня и назвали. Он жил в калифорнийском городке Эрмоза-Бич. Уезжая туда, я к тому же меньше рисковал попасть под удар эпидемии полиомиелита, которая тогда гораздо сильнее свирепствовала в Техасе, чем в Калифорнии.
Для десятилетнего мальчишки Эрмоза-Бич походил на рай. Из Сан-Антонио на поезде туда нужно было добираться трое суток. Я ездил самостоятельно, и вагонные проводники присматривали за мной. В городке я целые три месяца мог вообще не надевать обувь. Участок земли дяди Дэйва находился прямо на берегу, и на этом огромном акре песка можно было играть в волейбол и плавать. Вместе с жившими по соседству мальчиками мы брали с собой завернутые припасы для ланча и отправлялись в походы на мыс Палос-Вердес или на Венис-Бич, чтобы сходить в парк развлечений Фан-Хауз и покататься там на американских горках.
Дома же, в Сан-Антонио, я при любой возможности, когда выдавалась свободная минута, строил авиамодели. Я в деталях знал каждый американский, британский и немецкий самолет. С потолка моей комнаты свисали «мессершмитты», «спитфайры», «харрикейны», «мустанги» и «лайтнинги». Не помню, чтобы хоть раз усомнился в своем намерении стать пилотом, как отец. Я очень увлекался и фильмами об авиации, смотрел «Ангелы ада»[7], «Утренний патруль»[8]. О, сколько раз я пересматривал эпизод, когда Эррол Флинн швыряет бокал в камин и отправляется в бой! Мне тогда такое нравилось. Разумеется, герои фильма летали на самолетах времен Первой мировой, и я не мог себе представить ничего великолепнее. Именно таким и должен быть настоящий полет. Пока мой отец во Вторую мировую войну находился в Европе, у нас был принят режим затемнения по ночам, причем даже в Техасе. Я был еще маленьким и воспринимал все как развлечение, но мы не знали, вторгнутся ли враги в Америку. Ходили слухи, что в Калифорнии заметили японцев. Мы погружались в новости о подготовке к высадке в Нормандии. Мы слушали выступления Черчилля и ловили в радиоприемнике знаменитые рузвельтовские «беседы у камина»[9]. Но об отце мы почти ничего не знали. От него нам приходили письма через почтовый адрес в Нью-Йорке. И мы понятия не имели, где же папа находился. Лишь в первое Рождество, которое мы праздновали без отца, я получил от него посылку с книгой об авиамоделях, в которой была открытка с текстом: «Дорогой Дэвид, веселого Рождества! Привет откуда-то из Англии. С любовью, папа».