Это происходило намного раньше, чем Йегера обессмертил писатель Том Вулф в классической книге «Парни что надо»[27], но он и без того уже был легендой. Йегер занимал верхнюю ступеньку иерархической пирамиды пилотов-испытателей, на его месте хотели бы побывать все. Он завоевал место в истории, став первым в мире пилотом, преодолевшим звуковой барьер, один мах, на ракетоплане X-1 в 1947 году. Пока ударная волна от воздуха, вспоротого его самолетом, не разнеслась в тот день громовым эхом над калифорнийской Высокой пустыней[28], многие боялись, что летательный аппарат может разрушиться под давлением и нагрузками от сопротивления атмосферы на сверхзвуковых скоростях. Летчики-испытатели гибли, пытаясь разогнать самолеты быстрее отметки в один мах. И пока Чак Йегер не превысил эту скорость, звуковой барьер считался непреодолимой преградой, за которую никто не может проникнуть и вернуться обратно живым. Йегер открыл целую эпоху сверхзвуковых полетов, сломав это табу. Задолго до того, как русские запустили маленький серебристый спутник в космос, мы уже летали на сверхзвуке. И, насколько мне известно, это был куда более значительный прорыв в технологической гонке холодной войны.
Прежде чем пытаться попасть в школу летчиков-испытателей, как мне посоветовали в ВВС, сперва следовало бы получить ученую степень в области аэронавтики. Поэтому, все еще продолжая службу в Европе, я подал заявление в самое лучшее техническое учебное заведение нашей страны – Массачусетский технологический институт (MIT[29]), и меня приняли.
Когда мы с Лартон вернулись в Штаты, шел уже 1960 год, и Джон Ф. Кеннеди баллотировался в президенты. Страна стояла на пороге громадных изменений и социальных потрясений. Движение за гражданские права набирало силу в южных штатах. Техника тоже стремительно развивалась. Кажется, теперь у каждого в доме стояло по телевизору, а когда я уезжал в Европу, их еще не было. Буквально недавно изобрели стереофоническое звучание. Музыкальная сцена тоже быстро менялась. За углом уже маячила эра хиппи.
Тем не менее переход от военного бытия к гражданской жизни и погружение в мир академических наук стали для меня наибольшим потрясением по сравнению со всем букетом социальных изменений вокруг. Весной следующего года у нас родилась дочь Трейси, и я попал в сети семейной жизни и учебы. И, боже правый, насколько же я оказался не готов к высшей школе!
С самого первого дня мне казалось, что я пытаюсь напиться из хлещущего под высоким давлением пожарного гидранта. Мне приходилось работать до изнеможения каждый день два года подряд. По сравнению с мясорубкой, которую представляла собой учеба в MIT, предыдущие пять-шесть лет, когда я гонял на реактивных истребителях, казались детской игрой. С другой стороны, хотя академический курс осваивался невероятно тяжело, сама система обучения строилась гораздо свободнее, чем та, к которой я привык. В Вест-Пойнте нас оценивали ежедневно по каждому предмету, но в MIT необязательно требовалось присутствовать на каждом занятии, и всего одна оценка имела значение – экзамен по каждому курсу. Некоторые преподаватели олицетворяли собой полную противоположность моим учителям в Вест-Пойнте или летной школе. Встречались такие, которые носили длинные волосы. Сначала я думал, это какие-то извращенцы. Мне попался преподаватель математики, который носил шорты, ходил с рюкзаком и врывался в класс на бегу. Оказалось, это умнейший человек, и он мне со временем очень понравился.
Учебный курс не только включал глубокое изучение академических дисциплин. Незадолго до моего появления его изменили, добавив в него некую «астронавтику». Получилось, что я добиваюсь получения степени не только в аэронавтике, но и астронавтике. Хотя я на практике многое знал о движении самолета в атмосфере, но плохо разбирался в теории воздухоплавания и совершенно ничего не знал о космических полетах. В отличие от ставшего традиционным курса аэронавтики, учебные материалы по теории космического полета еще только разрабатывались первопроходцами в этой сфере.
Здесь я впервые узнал о космосе, и он меня поразил и воодушевил. Временно выйдя из рамок военной епархии, я постепенно начал понимать, почему все с таким волнением говорят о будущем космических исследований, пусть даже я пока и не разделял их энтузиазма. Все лишь начиналось, но постепенно во мне стал зарождаться интерес к Вселенной, лежащей за границей нашего мира. Это было самое увлекательное время, чтобы учиться в MIT. Команда преподавателей и профессоров подобралась поистине выдающаяся. Нам преподавали Чарльз С. Дрейпер, Уолтер Ригли и Ричард Бэттин, каждый из которых написал по основополагающему учебнику в трех главных областях астронавтики: системах наведения, космической навигации и в космическом управлении (позже именно MIT выбрали подрядчиком, чтобы создать системы наведения и навигации для космического корабля «Аполлон»). Они сами создавали свои области знаний, как первопроходцы, и память об их пионерских достижениях сохранится надолго.