— Маг берете? — спросил Вавилон.
— А как же! И птиц записывать, и музыку послушать. Какие в мире новости.
— Что-то мы с тобой тоже — идем, идем, как в походе, — Вавилон засмеялся и показал на скамейку в сквере. — Присядем?
Они сели, и Вавилон, прикурив от своей красивой зажигалки, стал с интересом слушать парнишку. Такое внимание польстило Гриньке. О будущем походе, до которого оставалось уже совсем недолго (лишь девять дней), он рассказывал охотно, с подробностями, даже вспомнил, как позавчера они в пять минут слопали целую вазу красной черешни.
Вавилон и о черешне послушал, и тоже посмеялся над обжорами, но все-таки его больше интересовал сам поход.
— Да, командир у вас, по всему видно, опытный, — выслушав Гринькин рассказ, с уважением проговорил Вавилон. — Распланировал, как на войне, — где, когда, кому… А на Белом озере этом я был. Место для вашего последнего привала, это правильно, выбрал отличное. Земляники навалом!.. Наберете ягод и двадцать первого, значит, — домой. С подарком: «Кушай, мама, ягодки, отмывай дорогого сыночка мылом и щеткой!» Так, что ли? — Вавилон потискал счастливого Гриньку за плечи. Потом, посмотрев через улицу, где рядом с газетным киоском голенастая девушка в белом переднике продавала мороженое, он достал серебряный полтинник и сказал: — Покажи, походный человек, как умеешь ходить, — доставь в темпе пару пломбиров.
Гринька вдруг радостно засмеялся.
— Могу и десяток! — И он солидно, не спеша извлек из кармана синюю пятирублевую бумажку. — Я ведь к тебе зачем пришел? О квартиранте сказать. Был он. Три дня жил. А сегодня ушел. Сначала жуть до чего не понравился мне. Командует: то, это подай! А потом ничего. Денег дал. — О десятирублевой бумажке, спрятанной в другом кармане, Гринька на всякий случай умолчал. Затем, вспомнив о маскировке парня, улыбнулся: — Был с усами, а сегодня сбрил. Как другой человек стал.
Было заметно, что и сообщение о квартиранте заинтересовало Вавилона. Слушал, не перебивая.
— Ну, а что еще говорил? — спросил он.
— Да ничего больше… За водкой посылал, только не вышло — не продали мне… А уходил когда, то предупредил, чтобы я… в общем, молчал чтобы.
— А ты… — Вавилон не то строго, не то насмешливо взглянул на своего малолетнего приятеля.
— Чего я?
— Да то. Не очень-то молчишь.
— А кому я сказал? — удивился Гринька.
— Мне.
— Так это тебе. — Гринька облегченно улыбнулся.
— Неважно — мне, другому. Велено молчать — ша! Понимать надо такие вещи, Гриня… Ну а за пломбиром-то мне идти?..
Пока посыльный бегал за мороженым, Вавилон снова закурил и, глядя в одну точку, о чем-то глубоко задумался.
И пломбир он откусывал мелкими кусочками, молча. А когда доел, вытер носовым платком изуродованную руку и сказал:
— Послезавтра улетаю… Не зашел бы проводить меня? Друзья все-таки.
— На аэродром? — радостно спросил Гринька.
— Домой приди. А уж потом… Сможешь в десять утра прийти?
— Да когда хочешь приду! Я же вольный казак теперь буду. Последний денек завтра. Три месяца — ни школы, ни уроков.
— Тогда — по рукам! Жду. — Вавилон крепко хлопнул по Гринькиной ладони.
Обручальные кольца
Чтобы не встречаться на кухне с отчимом, Вавилон ужинал у себя в комнате. Съел принесенную матерью с работы (неделю назад Алла Игнатьевна поступила работать в театральный буфет) порцию заливной рыбы и налил в кружку чая. Чай, пока он управлялся с заливным, успел остыть, и Вавилон, прихлебнув из кружки, поморщился. «Вот жизнь, елки-моталки, пошла! Как на вокзале! Холодный чай с горбушкой».
Алла Игнатьевна словно дожидалась этого тяжелого вздоха вконец разобиженного на свою судьбу сына. Дверь комнаты тихонько отворилась, и мать вошла, неся в руках прозрачный кулек с печеньем и бутылку молока.
— На-ка вот, поешь, — сказала она. — Не пустой же чай пить.
Она жалостливо смотрела выпуклыми голубыми глазами на сына и вздыхала.
— Волик, а если все-таки помириться тебе с ним?.. Никак не можешь, да?
— Не хочу.
— Ну, а что делать-то? Не разводиться же?
— Зачем. Живите себе. Я-то при чем тут?
— Да как же, гляжу на тебя — и душа переворачивается. И похудел, и глаза какие-то… печальные.
— Сплю плохо, — отхлебнув молока, сказал Вавилон. — Бессонница.
— От переживаний, — снова вздохнула, будто приподнялась над столом, Алла Игнатьевна.
— Отдохну на море, пройдет.