Цветистое многословие Романа раздражало Вавилона. И с Наташей все у них, оказывается, слажено. На базар за мясом ходит.
— Не могу, — сказал Вавилон. — Завтра лечу.
— О! — уважительно выкатилось из-под усов и бороды. — Куда ж милорд отбывает?
— К морю думаю прошвырнуться.
— Барахлишко? — понимающе спросил Роман. — Что ж, дам иностранцев навалом.
— Отдохнуть еду, — посчитал нужным уточнить Вавилон. — Друг Сережка в Алуште живет. Покоптимся на солнышке. Нервную систему надо укрепить… Так с Наташей у тебя все в порядке, говоришь? И кольца купил?
Роман снова взял тряпку и стал вытирать стекло.
— Проблемные в наше время кольца в общем, старинна, — не проблема. Но зачем спешить с кольцами?
— Ты не спешишь или Наташа?
Роман мог бы и удивиться настойчивости приятеля. Но не удивился: Может быть, все-таки догадывался о чувствах Вавилона.
— И я не спешу…
— Но ты же любишь ее!
— Люблю.
— Она, что ли, не любит? — Вавилон даже не почувствовал бестактности своего вопроса. Ему хотелось знать. Это было главное.
— Наверное, любит… Но на кольцах — увы — не настаивает. Нам, старик, хорошо. Во всяком случае, мне хорошо… Между прочим, Наташа тоже удивляется, почему ты исчез в таинственной сиреневой туманности. Она хорошо про тебя говорит. Старина, иной раз я даже ревную, как Отелло. Шучу, шучу… Сегодня идем в филармонию. Ее наивная идея. Но — увы — приходится быть сговорчивым. Не хочешь к нам присоединиться?
— Еду завтра, — напомнил Вавилон. — Дела еще остались.
— Тогда от меня и Наташи — кланяйся морю. Вернешься — не забывай нас, ничтожных былинок вселенной…
«Что же в итоге получается? — возвращаясь от Романа домой, ломал голову Вавилон. — Он любит. Она… Любит она или нет?.. Попробуй разберись! Да и Роман тоже… Вряд ли на руках-то носит. Ох, ничего тут не поймешь. И со свадьбой у них, как говорит Роман, — «таинственная розовая туманность…»
А все-таки сбывается примета. Не такой уж он и плохой, этот день. Что бы там ни было, а кольца-то пока не купили.
Письмо до востребования
О возвращении матери Гринька узнал даже не по фирменному костюму проводницы поезда, снова висевшему на вешалке, — в передней стоял густой и раздражающе вкусный, апельсиновый дух.
Приезду матери Гринька в этот раз обрадовался сильнее, чем когда бы то ни было раньше. И дело не только, в апельсинах, этих оранжевых упругих и ароматных мячиках. Не только в них. Все последние дни Гринькину грудь распирала радость. А сегодня, в этот час, вдвойне. Его дневник, обернутый в газетную бумагу и лежавший в портфеле, теперь хранил еще одну короткую запись: «Переведен в 7-й класс». Годовые оценки, правда, не ахти какие, хвалиться нечем, но разве не приятно сознавать: он — семиклассник!
Мать сидела за столом и печально смотрела на золотистые цветочки, брошенные по синему полю ширмы. Увидев сына, его радостное и оживленное лицо, она тоже встречно улыбнулась:
— Здравствуй, сынок.
— А мы учиться кончили! — сказал он. — Каникулы!
— Это хорошо. Апельсинов тебе купила. Ешь, не жалей.
— В седьмой перевели! Показать дневник? — И, не дожидаясь, полез в портфель.
— Ишь ты, в седьмой, — не удивившись, сказала мать. — Большой уже… Года-то бегут как.
— А ты главного еще не знаешь. Я в поход иду. В туристический поход. Понимаешь?
— Понимаю, сынок. Иди, если нужно.
— Почему «нужно»! Это добровольное дело. На две недели идем…
Вавилону приятно было рассказывать, он всем интересовался, а матери Гринька объяснил за одну короткую минуту. Она только кивала и ничему не удивлялась.
— Ты апельсины-то ешь. Я много купила — восемь килограммов. Сейчас я тебе почищу.
Ровными красивыми пальцами с посекшимся лаком на ногтях она старательно сдирала пахучую толстую кожуру.
— Валя, ты устала, да? — спросил Гринька.
— Пассажиры попались такие… шумные. В четвертом часу угомонились. Хотела начальника поезда вызывать. Не спала ночь… Как тут жил-то без меня? Не оголодовал?
— Нормально жил. Колбаса, сыр. Мороженое лопал.
Валентина очистила апельсин и подала Гриньке.
— Из большого махонький вышел. То кожура как скорлупка бывает, а эта… Варенье сварю. — Она куснула острыми зубами кожуру и грустно посмотрела на сына. — Ты на меня, Гриня, не серчай. Не серчай, пожалуйста.
— За что? — спросил Гринька с набитым ртом.
— Я про Семена так порешила: не стану с ним делов я иметь. Ильиничне рассказала, все как есть рассказала — она у нас женщина бывалая, умная, семнадцатый год в поездках, — отсоветовала Ильинична. Ненадежный, говорит, человек. И то правда. Я ему, Гриня, в тот раз сказала: «Давай с сыном тебя познакомлю. Пусть посмотрит на тебя». А он ответил: «Для чего мне знакомиться с твоим сыном? Это дело совсем не первое». Видишь, как повертывает?.. И жадный. Страсть до чего жадный… Ну зачем мне такой нужен? Нет, и думать об нем не буду… Ты уж, сынок, не держи на меня обиду. Ну, ошиблась. Со всяким может случиться… Еще апельсинчик почищу.