— Ты меня, как маленького, кормишь. А сама сказала, что уже большой… Я, Валя, на тебя не сержусь. Разве я не хочу, чтобы счастливая ты была? Еще как хочу!
— Жалостный мой, — всхлипнула Валентина. — Что же счастье нас обегает?
У Гриньки тоже комок в горле стоял. Но ему-то плакать не годится. Семиклассник. Мужчина. Он сказал:
— Я фильм по телевизору смотрел. Там один инженер — который главную роль играл — говорит: «Счастье в наших руках». Поняла: в наших. Хочешь, Валя, подарю тебе на день рождения косынку? Или что сама скажешь. Хочешь?
Валентина ласково улыбнулась.
— Утешитель. — Она поднялась, у зеркала вытерла пальцем мокрые глаза, поправила медно-красные волосы. — И то правда, чего слезы лить? Не старуха. Не уродина. Все на месте… Давай, Гриня, ужинать. Еще конфет с орешками привезла. Праздник устроим. Как же не праздник, если в седьмой класс перешел. Надо отметить.
В тот вечер, наверное, в каждой квартире их большого двора — да и всего города — самыми главными людьми были мальчишки и девчонки, которые проснутся завтра утром и радостно скажут: «Хорошо-то как! Каникулы! И уроков учить не надо!»
И Гриньке в этот вечер было хорошо дома вдвоем с матерью. Он (теперь уже со многими подробностями) рассказал ей о походе: чем будут заниматься там, каким маршрутом идут, сколько намечено привалов, и мать, которая твердо решила, что с ухажером Семеном, жадным и ухватистым, порвет окончательно, успокоилась и слушала сына с большим интересом. И о школе Гринька рассказывал — какой хороший у них географ, а завуч Лариса Васильевна — такой нигде больше нет, во всем городе! Сказал и об англичанке, тоже, мол, уважает ее. Она простая и добрая. Были у него кое-какие неприятности с ней, но теперь все наладилось…
Ну, разболтался! И не подозревал, что может столько матери наговорить. Допоздна засиделись. Гринька две чашки чая выпил с ореховыми конфетами, три апельсина съел.
Улегшись на своем диване, он потянулся, зевнул и немножко с сожалением подумал о том, что, хотя завтра и первый день каникул, но особенно разлеживаться времени у него не будет — к десяти часам надо прийти к Вавилону.
Однако всласть поваляться на диване, блаженно ощущая полную свою свободу, ему на другое утро все равно не удалось бы. В начале девятого он пробудился, но глаз еще не открывал, находясь в том, как бы невесомом, состоянии, когда уже не спишь, но и проснулся лишь наполовину. И в этот момент сквозь слипшиеся веки он ощутил какой-то живой, вдруг возникший свет. Сразу открыл глаза. На потолке метался яркий солнечный зайчик. Гринька вскочил и распахнул балконную дверь. Конечно, они, друзья!
Костя и Симка сидели на лавочке и смотрели вверх. В руках Симки, ослепительно сверкая, дрожало зеркало.
— К тебе можно? — донесся голос Симки. — Полы высохли?
«Фу ты! — изумился Гринька. — Вот бы влип!» Он сложил ладони рупором и крикнул:
— Я сейчас! Посидите там.
Просунуть в узкие штанины ноги и надеть тапочки было делом одной минуты. Захватив три апельсина, Гринька, не вызывая лифта, поскакал по лестнице вниз. «Зачем тогда про полы Симке ляпнул? — подосадовал он. — Надо было что-то другое придумать». Полы мать и в самом деле собиралась перекрашивать, даже масляную краску в пузатых банках купила. Потому, наверно, и ляпнул не задумываясь Симке про полы.
Остановившись перед ребятами, Гринька подал каждому по апельсину:
— В честь начала каникул! А это сестрице передай. — И сунул Косте в карман еще один оранжевый заморский плод.
— Как ей, так самый крупный! — с комической обидой сказал Костя.
— А ты что думал! Только у вас санитары строгие, да? У нас в классе еще хуже, как звери. А теперь и от Ленки твоей житья не будет. Я уж вижу.
— Значит, подлизываешься? — засмеялся Симка и показал листок. — Смотри! Дядя Аркадий задание мне дал!
— А что это за штукенция?
— Не видишь разве? Чертеж. Шесть колышков для палатки велел выстругать. Вот размеры указаны.
— Будто так нельзя сделать!
— С чертежом интересней. Не понимаешь! — Симка отобрал листок.