Первой сдалась Леночка. Вытянула из темной воды леску с нетронутым червяком и сказала:
— А дом-то какой красивый у нас! Побегу посмотрю…
Чудесно выглядел «дом» снаружи, а внутри было еще лучше. Тихо, уютно, оконце светится.
— Нравится? — спросил отец.
— Я бы здесь всегда жила! — восхищенно сказала Леночка.
— Вот не знал, что ты такая домоседка!.. Мир, дочура, огромный. А этот дворец мы в любом месте поставим. Помощник у меня, — Аркадий Федорович с уважением посмотрел на Симку, — такого еще поискать!
— Дядя Аркадий, я же сначала колышки неправильно забивал. — Симка говорил, захлебываясь от радости. — А завтра мы еще скорей поставим палатку!
— Так что мы, дочура, поработали ударно, а как уха? Ловится?
— Рыбы нашу еду не хотят есть.
— Наверно, поужинать успели, — улыбнулся отец. — Режим соблюдают. Не то что наши повара. — И он взглянул на часы. — Рыбы нет, костер не горит. Неважное дело.
Критика подействовала. Не успело солнце (оно уже клонилось к горизонту) переползти пылавший золотом изгиб тихой Сомовки, как на берегу заструился голубой дымок, заплясали желтые язычки огня…
Ужинать они заканчивали в те минуты, когда солнце, раздувшееся и красное, будто и оно сытно поело на ночь, коснулось нижним краем лиловой махины земли. Так несколько секунд земля и держала малиновый, невиданной красоты шар.
Леночка первый раз видела такое. Глаза распахнула, не мигает. И в глазах ее тоже два солнышка, маленькие, как искорки.
Громадна земля, неохватна взглядом, но, видно, и ей не под силу держать на себе огненный шар. Расступилась земля и медленно, гася краски, раскидывая по сторонам теин, стала вбирать в себя солнце. Вот уже половина его осталась, четверть, совсем крохотная шляпка, и — пропало. Лишь небо еще продолжало золотиться в том месте. Но что оно без солнца? Какой от него свет? Кругом все померкло. Дали приблизились.
Бесконечно удивленная всем увиденным, Леночка оглянулась и вдруг радостно и тихо сказала:
— Звездочка!
— Не жалеете, что пошли в поход? — спросил Аркадий Федорович.
— Да что вы! — взволнованно сказал Симка. И больше ничего не мог сказать. А как скажешь? Только почувствовать можно.
— Пап, — задумчиво спросила Леночка, — а когда я взрослой стану, много-много лет когда пройдет, буду я помнить это? Как солнце садилось? Вот эту звездочку?
— Запомнишь, — произнес Гринька. — Мне семь лет исполнилось, тогда бабушка пироги пекла. Я помню…
— Вот интересно, пап, — сказал Костя, — в городе столько видишь всего: машины, трамваи, люди, магазины, всякие передачи по телевизору… И все-таки как-то не запоминается. А сегодня вроде и немного видели, а кажется, так много-много…
С правой стороны, за кустами, послышалось глухое, дребезжащее позвякивание. Оно быстро приближалось, и через минуту сидевшие у костра увидели пеструю корову с кривыми, как клешни, рогами я глухо бренчавшим колокольцем на шее. Размахивая хворостиной, корову подгоняла девчонка лет пятнадцати в белом платье.
Она смело подошла к костру и певуче сказала:
— Здрасьте всем! Туристы?
— Угадала. — Аркадий Федорович улыбнулся.
— А чего гадать-то! Костер, палатка… Только транзистор чего-то не заводите.
— Жалко.
— Чего жалко? Батареек?
— Тишину пугать жалко.
— Чего скажете-то! — удивилась девчонка. — Тишину… А в речке вы не купайтесь! — строго добавила она. — Если захотите купаться, к деревне надо. Там озеро чистое.
— А рыба здесь водится? — спросил Костя.
— Чего захотел! — Девчонка махнула хворостиной. — Была, говорят, рыба. Много. Бреевский крахмало-паточный завод потравил.
— И совсем-совсем теперь нет рыбы? — ошарашенно спросил Костя.
— Чего, не поймешь, что ли? Отравленная река. И лягушки не водятся… Манька! Шкода! — вдруг закричала девчонка. — Чего завернула!..
Глухой звон колокольца затерялся вдали, уже и белое платье девчонки было едва заметно в густеющих сумерках, а туристы будто и забыли, что надо идти к палатке, готовиться ко сну.
О том, что загрязняются реки, каждый из них слышал. Газеты пишут об этом, по радио рассказывают. Жалко, конечно. Но сейчас было страшно. Вот она, рядом, в десяти шагах, неслышная, ласковая, с зелеными берегами речка Сомовка. А купаться в ней нельзя. И рыбы, которые, может быть, тысячу лет жили здесь и резвились в чистой воде, теперь не живут. И лягушки не квакают, головастики не мелькают. Мертвая река. Отравленная.
И вот сидят у догорающего костра, говорят о речке Сомовке. Не детский, понятно, разговор.