После обеда шли по лесной дороге и увидели огромный муравейник. Я таких больших никогда не видела. До плеча мне достанет. Сколько же там муравьев ползает! Наверно, миллион. Костя хотел воткнуть в муравейник палку, а папа чуть не закричал на него. Оказывается, муравейники ни в коем случае разорять нельзя. Муравьи — санитары леса. Без них лес может заболеть всякими болезнями.
Сегодня прошли 10 км.
До обеда прошли 7 км. Я немного устала. Зато в каком красивом месте поставили палатку! Березовый лес у дороги и поляна. На ней растут цветы. Синие, красные, желтые, белые. Их столько было, что я не знала, куда бежать. А на краю поляны лежит маленькое озеро. Вода в нем совсем-совсем синяя, и когда я зачерпнула ее рукой, то удивилась, что на самом деле она не синяя, а чуточку желтая. Это небо в озере отражалось. Я смотрела на озеро, и подошел Гриня. Я не хотела, чтобы он говорил или смеялся. А он и сам удивился такой красоте и ничего не говорил.
А потом Гриня катал меня на нашей «лошади». На других побывали полянах. И озеро еще отыскали. Но наше озеро было лучше. А когда возвращались по дороге, то увидели белку. Она, точно акробат, бежала вверх по дереву. Хвост пушистый, больше самой белки, и рыжий, будто огонь в нашем костре. «Дикая, — сказал Гриня. — Боится». А я скапала: «Ведь мы бы ничего плохого ей не сделали, правда?» — «Конечно, — сказал Гриня, — зачем ее обижать?» Мне вдруг сделалось стыдно, что раньше я так плохо думала о нем.
Вечером папа сказал, что завтра у нас трудный переход, целых 14 км. Привал будет у села Подгорного.
Почему это село назвали Подгорное? Надо было по-другому назвать — Нагорное. Потому что стоит не под горой, а, наоборот, на высоком месте. А река протекает внизу. От села до реки надо долго идти по лугу.
Камень, о котором говорил отец Симы, увидели сразу же. Он был огромный и стоял один. Мы и пошли к нему. Там решили и палатку поставить. Этот камень со всех сторон разглядывали, хотели следы от пуль отыскать. Какие-то царапины и ямки на нем виднелись. Может, и от пуль. Ведь столько лет прошло. Костя взял палку и лег у камня, будто он отец Симы, а нам сказал, чтобы отошли за маленькие камни и стали бы ползти к нему, будто фашисты. Я не захотела быть фашистом. И Сима не хотел. Он пошел помогать папе ставить палатку.
Мы, как всегда, развели костер и стали готовить ужин. Раньше то и дело смеялись. И смешного ничего нет, а все равно весело. В этот раз смеяться не хотелось. Наверно, из-за этого камня.
Мы стали ужинать, а с другой стороны реки к нам поплыла лодка с такой большой копной зеленой травы, что мы сначала старика не заметили. А он сидел в лодке и подгребал веслом воду то справа, то слева. Он подплыл ближе, и мы увидели, что один глаз у него закрыт черной повязкой. Он поздоровался и спросил, кто мы такие. И попросил папироску. Папа сказал, что не курит, и позвал его ужинать с нами. Старик ужинать не захотел, а просто сел у костра. Наверно, устал, столько травы накосил. Сначала не очень интересно было слушать — про погоду говорили да как в городе жизнь идет. Я уже хотела пойти в палатку и почитать книжку, но тут папа сказал, что отец Симы Александр Калачев родом из этого села и даже в бою когда-то участвовал у этого камня. И старик сразу оживился. Сказал, что отца Симы хорошо помнит, они вместе скот от немцев спасали. И про бой у камня знает. И Настю, Симину маму, знает. Она, сказал он, в селе первой красавицей была. «Мать-то, я слыхал, умерла?» — спросил он у Симы. «Уже третий год пошел», — сказал Сима. «И отец ослеп, — вздохнул старик. — Видишь, какая беда. Через Настю, может, и глаз лишился». — «Нет, — сказал Сима, — папа давно не видит. Это оттого, что в голову миной его ранило». — «Это я знаю, — сказал старик. — Я о другом. Когда здесь-то, у камня, бой был, то Александр дюже за Настю испугался. Ей тогда всего семнадцатый годок шел, и была она ему невеста. Настя не хотела бросать его одного у камня, а он силой втолкнул ее в лодку и приказал, чтобы лежала тихо. И отпихнул лодку на течение. А сам часа два еще отбивался на берегу. Троих немцев положил. А трое других так и отступились, в село ушли. Ну, Александр — скорей по берегу, Настю свою искать. Аж до плеса дошел, верст пять все лодку высматривал. И высмотрел наконец. Стал Настю кликать. Думал, рядом где-то. Кличет — не отзывается. Недоброе почуял. И лодка почему-то к берегу не приткнута. Разделся, а был октябрь, добрался до лодки. Лежит его Настя. Телогрейка кровью залита. В грудь пуля подала… Перевязал, ночи дождался и в лес принес. Долго мучалась. Думали, не выживет. Ни днем, ни ночью Саша не отходил от нее. Не мог простить себе, что насильно, своей рукой втолкнул ее в лодку, будто на смерть послал».