Раздевшись до трусиков, мы часа два играли в догонялки. И папа с нами играл. А когда вся наша одежда, простыни и палатка, развешанные на кустах, высохли, мы навьючили нашу «лошадь» и пошли дальше. Даже песни по дороге пели. А папа сказал: «Что нам какая-то несчастная грозишка с молнишками! Мы идем, как боевой отряд! Точно по курсу, точно по графику!»
Когда утром я писала в дневнике, подошел Гриня и попросил вырвать ему листок. «Матери, — сказал, — письмо хочу написать». Давно пора, подумала я. Но ему ничего не сказала. Дала листок, еще конверт с красной розой дала и только спросила: знает ли наш почтовый индекс? «Знаю», — ответил. Как-то сердито ответил, я даже немножко обиделась. Бурчит отчего-то и спасибо не сказал.
Он написал письмо, надел зачем-то куртку, хотя было совсем тепло, и решил съездить до завтрака на почту. Я думала, что Гриня снова посадит меня возле руля и мы вместе поедем. Дорога к селу была ровная, мимо полей, мне очень хотелось прокатиться. А он и не посмотрел в мою сторону. Кипел «лошадь» на дорогу и поехал. Папа крикнул ему вдогонку, чтобы куртку снял, а Гриня только рукой махнул. Я решила, что тоже не буду с ним разговаривать, раз он такой.
Он долго не возвращался. Папа волноваться начал. И завтрак давно готов был. Потом, глядим, едет. И улыбается. Подошел ко мне и кулек бумажный подал. Конфеты «Мишка на Севере». Полкило. «Ждал, — говорит, — когда магазин откроют».
Папа стал ругать его — для чего ходил в магазин и зачем столько конфет купил, да таких дорогих. А Гриня все улыбается. Наверно, был доволен, что конфеты мне подарил. Вот и сердись на него!
Прошли 7 км. Видели лося. Ничего особенного, на лошадь похож.
Столько об ухе разговоров было, а еще ни разу ни одной рыбки не пожарили и в суп не положили. И вот дождались! Мы остановились у маленькой речки, она даже меньше Сомовки, у нее и названия-то на карте нет, и Костя закинул удочку. Просто на всякий случай. И сразу клюнуло. Красивого окуня вытащил. Он обрадовался, просто не верит. Снова забросил — еще окунь! Тут все стали ловить. И через час штук сорок поймали. И еще могли бы поймать, но папа сказал, что не надо больше. И для ухи хватит, и пожарим.
Уху папа варил сам. Он ее так же варил, как дома свой знаменитый чай. Нюхал, пробовал, подсыпал соли, бросал перцу, отставлял подальше от жаркого огня, чтобы лучше доходила.
Вкусная вышла уха. Только очень много костей. Я одну чуть не проглотила. Застряла в горле и не вылезает. Я кашляла, кашляла, даже слезы полились. Снова папа меня вылечил, косточку вытащил. Вот так и наелась я ухи.
А вечером в палатке папа рассказал одну страшную историю. Потому рассказал, что Гриня вспомнил про свои карты, они у него в рюкзаке лежали. Он предложил Косте и Симке сыграть в «дурака». Кто проиграет, тому на завтрак чистить окуней, которые в воде на прутике висели. Стали они играть, а папа постоял рядом и пошел стирать белье. А совсем вечером, когда почти стемнело и мы улеглись в палатке, папа спросил, кто из них «остался в дураках». «Я остался, — сказал Сима. — Значит, утром буду чистить окуней». — «А вот я не стал бы играть в карты. Ни за что бы не стал», — сказал папа. Гриня удивился и спросил, почему. Тогда папа и рассказал эту историю. Когда он был мальчишкой, у них в седьмом классе учился Слава. Он был самым добрым и безобидным мальчиком в классе. Отец его по нескольку месяцев в году плавал на ледоколе. Когда он возвращался из плавания, то привозил сыну всякие интересные подарки — китовый ус или зверюшек из кости. Ни у кого из ребят таких вещей не было. И вот некоторые ребята из его двора стали приучать Славу играть в карты. Они обыгрывали его, и он отдавал эти вещи. А когда их больше не стало, он начал потихоньку таскать у матери деньги, потому что ребята требовали выигрыш. В восьмом классе он украл на вешалке две шапки. Его привели в милицию. Там на первый раз его простили, потому что он пообещал, что играть в карты больше не ждет. Но характер у него был очень слабый, и скоро опять оказался в компании картежников. Когда снова проигрался, то его заставили обворовать табачный киоск. За это попал в детскую исправительную колонию. Через два года выпустили, а он — снова за карты. Потому что привык уже, и воли у него не было. И вот один раз все проиграл, даже рубашку. И тогда ему приказали угнать машину. Слава знал, что может быть за такое, но раз проиграл, то приказа не выполнить не мог. И угнал. За это его посадили.
«А когда-то, — печально сказал папа, — за одной партой сидели, домашние задания давал ему списывать… С тех пор я никогда не играю в карты. И дома не держу. Неприятны они мне».