Вполне правомерно мнение, что в евангелии, которое было создано, по крайней мере, через 50 лет после смерти Христа, действительно использован ведический материал, но никакого отношения к Учителю он не имеет. Допустима и мысль о том, что это отголосок идей, так или иначе обсуждавшихся в кругу Христа.
Попробуем извлечь больше информации из анализа высказывания Иоанна. Можно бесконечно долго восхищаться этой замечательной фразой, искать ее истоки в Ветхом Завете, но там ее нет. Она противоречит самой сущности иудаизма. Иеремия многократно говорил так: «И было слово Господне…» или «Слово, которое было… от Господа», когда он пророчествовал в духе традиционного монотеизма. Ездра говорил: «Слово Твое исходило, и тотчас являлось дело» (Езд. 3:43). Однако в рамках иудаизма нельзя найти такое сравнение, сказать, произнести: «Слово было Бог». Кощунственность подобной фразы, невзирая на ее красоту, очевидна. Она чужая — из другого мира. Как же могла возникнуть эта фраза у Иоанна? Нам представляется, что появлению этой фразы мы обязаны тенденциям окончательного формирования и становления христианства. Пророку Иезекиилю мы обязаны определением «Сын человеческий» (Иез. 2:1 и далее). Евангелисты охотно пользуются им, например, Мк. 10:33, Лк. 22:22. Христос для них — «Сын человеческий». Нет, они нисколько не сомневаются в его божественном происхождении, но на это словосочетание как бы наложено табу. По Матфею, «воззвал Я (Господь) Сына Моего» (2:15). И только дьявол говорит Ему: «Если Ты Сын Божий, бросься вниз…» (Мф. 4:6). Или выкрики бесноватых: «Что тебе до нас, Иисус, Сын Божий? пришел Ты сюда прежде времени мучить нас» (Мф. 8:29). «Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: истинно Ты Сын Божий» (Мф. 14:33).
Матфей очень близко к барьеру, он может дотронуться до него рукой, но перешагнуть — никогда. Псалом «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19) никак не должен нас смущать — это, безусловно, более поздняя вставка, не было во времена Матфея идеи о триединстве, либо она была, но только в зародыше. У Марка очень интересен диалог: «Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк. 14:61–62). По существу, Иисус ушел от прямого ответа, прекрасно осознавая, что, сказав Сын Божий, он подпишет себе смертный приговор. У Луки, писавшего позже первых синоптиков, диалог не менее интересен, чем у Марка: «И сказали все: итак, Ты Сын Божий? Он отвечал им: вы говорите, что Я» (Лк. 22:70). Все как-то робко, завуалированно. Нить иудео-христианства еще не разорвана. Страшно, кощунственно страшно сказать: «Сын Божий». У Иоанна сочетание «Агнец Божий» и «Сын Божий» употребляется, пожалуй, чаще, чем «Сын человеческий» (Ин. 1:29, 34, 36–49; 3:16 5:25,28; 9:35; 10:35; 11:27; 19:37). И ключевая фраза к пониманию проблемы — «Я и Отец — одно» (Ин. 10:30). Эта концепция является повитухой фразы Иоанна, действительно заимствованной из индуистской мифологии. Но это произошло отнюдь не при Христе, а на 80-100 лет позднее, когда идея триединства достаточно окрепла. Подтвердим наш тезис.
В поздневедийский период в роли верховного божества все чаще выступает Праджапати — бог-творец и бог-отец; к началу эпического периода его сменяет Брахма, в известной мере, как полагают, под влиянием философской поэзии Упанишад (VII–VI вв. до н. э.), где Брахма выступает как персонификация высшего объективного начала — Брахмана[227]. При очень большом внешнем подобии фраз невозможно отождествить три фразы из Вед со стихом Иоанна. В индийском пантеоне Брахман не был богом-сыном или богочеловеком, он был трансформацией Праджапати — его следствием, естественным продолжением и, невзирая на относительно поздние философские спекуляции, трансформировался и дальше.
И фраза из Вед лучше звучала бы так: «Праджапати создал Начало, и Слово было в Начале, и Слово есть Брахма». В таком виде идея Вед не многим отличается от высказываний Иеремии. Ее ступенчатость значительно принижена в сравнении с эстетическим и информативным сказанием Иоанна. Только ему удалась та редкая и уникальная, немного абсурдная, а потому сказочная рекомбинация, когда он парадоксально и гениально сформулировал некую новую идею, время которой пришло. И не так уж важно, читал он Веды или нет… Если и читал, то эти выдержки могли отложиться у него в памяти, а может быть, этого вовсе и не было. Фон, который создал Иеремия, другие пророки, которых Иоанн, безусловно, читал, был вполне достаточен, чтобы сказать: «Густой, наэлектризованный локальный мир, в который был погружен Иоанн, начинавший диктовать свое великое творение, плотной пеленой окружал его, придавая какой-то мистический ореол ирреальности. И только это мистическое, сомнамбулическое, божественное состояние, погружение в подсознание позволило ему вернуться в события многолетней давности — своей юности и начать свое самое необычное и самое точное евангелие этой великой фразой…»