«…Однако, послушав меня, он (Левий Матвей — сборщик податей) стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать…» Прокуратор, естественно, не поверил…
«Пилат усмехнулся одной щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
— О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!»
Я понимал неверие Пилата, но то, что он «усмехнулся одной щекой», заставило меня в какой-то мере поверить в то, что Иисус мог отвечать именно так, а не иначе. Я поверил его безнадежной наивности, когда он делал комплимент прокуратору: «Ты производишь впечатление очень умного человека». И я абсолютно поверил Иисусу, который на извечный вопрос «что есть истина?» ответил:
«— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».
Гениальность этих слов заключается именно в том, что на вопрос Пилата вообще не существовало ответа, а он получил его. И ответ был точен и справедлив…
Я не хотел спорить с Булгаковым, хотя, в моем понимании, такая «наивность» плохо сочеталась с Иисусом, изгоняющим менял из храма. Да и я не считал, что «наивность» — лучший способ защиты, однако дух Булгакова, наверное, был прав. Ведь Иисус, безусловно, знал исход… И тогда почему он не мог быть безразлично наивен?
И ключевая, самая непонятная для меня фраза Булгакова: «Двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи».
Впервые на слова Булгакова, вероятно, обратила внимание И. Дербина[228]. Рассуждения ее очень ценны для нас, и мы будем их неоднократно цитировать:
«А сколько лет было Иисусу во время распятия на кресте? Евангелисты указывают довольно точно: распят он был в возрасте 33 лет, — т. е. в 33 г. по Р.Х., и в обиходе мы часто говорим, что 33 года — это „возраст Христа“. А вот булгаковскому Иешуа в год казни было всего 27 лет.
Булгаков не мог не знать Евангелия. Что же он имел в виду?»
Мы вслед за Дербиной повторяем этот вопрос. Приведем версии Дербиной — они, на мой взгляд, неверны, но чрезвычайно интересны.
Версия 1.
«Размышляя над таинственной булгаковской цифрой, я вспомнила и иные 27-летние рубежи. И Пушкин, и Лермонтов своих „Пророков“ написали в 27 лет. Значение слова „пророк“ (про-Рок) и 27-летний возраст в моем сознании объединились общим мистическим содержанием. Совпадения такого рода — это знак времени, неизвестная нам точка отсчета…»
И далее:
«Можно предположить, что Булгаков был согласен с преданием о распятии Христа в 33 г. н. э. — с невероятно определенной точкой отсчета, тогда как Ему было в час распятия лишь 27 лет».
Версия 2.
«Новый Завет повествует об исполнении мессианской задачи, возложенной Богом-Отцом на Иисуса Христа.
Новый Завет состоит из 27 книг».
Вот ответ на вопрос о возрасте Христа. Образ Христа представлен автором не столько в годах, сколько в деяниях Христа, которые описаны в 27 книгах Нового Завета. Таким образом, писатель указывает, что главное в его герое то, что является сутью новозаветной мистерии — Мессианство Христа.