Какой-то безысходностью и предначертанностью веет от этой размеренной и монотонной идеологии. Мог ли Богочеловек, изменивший лицо мира, фатально воспринимать эту прокоммунистическую доктрину?
И еще одно: ограниченность. Такая небольшая секта, как ессеи, насчитывающая всего около 4 тысяч человек, так или иначе, должна была ограничивать свои контакты с внешним миром, сузить свой кругозор. Фанатизм Крестителя — яркий тому пример. Иисус со своим миролюбием и кротостью, широтой кругозора был полным антиподом Крестителя, чье ессейское прошлое не вызывает сомнений.
Значительно проще предположить, что Сын Божий, чье высокое предназначение было очевидно, должен был проникнуться всеми знаниями, всей многовековой мудростью избранного народа, из среды которого ему предстояло выбрать адептов новой веры. И он избрал их, первых уверовавших практически сразу и без колебаний. Вся первая тройка будущих апостолов, последовавших за Андреем Первозванным, в очень большой степени воспринимала идеи ессейства. Постоянный почти четырехлетний контакт Учителя с учениками не мог быть и не бывает односторонним. В многочисленных встречах, посещениях, путешествиях они с большей или меньшей уверенностью отстаивали свои убеждения, задавали вопросы. Их вера, выкованная и перекованная, создавалась на основе увеличивающегося разрыва в познании мира между Христом, непрерывно аккумулирующим новые знания о многообразии их духовности и формулирующим своими притчами и проповедями новую этику, и ними, решающими обыденные житейские проблемы. Их мозг медленно и неуверенно перемалывал новые знания, они робко, как бы впотьмах, на ощупь изучали друг друга. Это была еще не новая общность, а просто люди, привыкающие жить едиными интересами, целями.
Конечно, Иисус в полном объеме, особенно после крещения и многочасовых бесед с Крестителем, был знаком с учением ессеев. Он мог оценить те рациональные моменты, которые, по крайней мере, не противоречили его идеям.
Очень интересную и правдоподобную гипотезу приводит И.Р. Тантлевский[244], согласно которой в греческой транскрипции между словами «ессеи» и «звери» имеется значительное сходство, и тогда текст в евангелии, где говорится о пребывании Иисуса в пустыне (Мк. 1:13), приобретает совершенно иной смысл.
Иисус встречался с ессеями. Независимо от того, воспринимаем мы или нет эту гипотезу, предпосылки к созданию христианской общины, может быть, невольно впитывали в себя некоторые идеи ессеев. Ими буквально был пронизан воздух Иудеи. Те идеи мессианства, которые отчасти были утрачены со смертью Учителя праведности, отнюдь не были похоронены. Пророчество Даниила, безусловно, трактуемое ими как неоправдавшееся пришествие Учителя праведности (Дан. 9:24–27), вступало в альянс с другим его пророчеством — о Мессии, и тень этого Мессии неотступно следовала буквально за каждым жителем Иудеи, время от времени порождая экзальтированных пророков, провозглашавших себя бог знает кем. Безусловно, ученики Иоанна Крестителя и Христа многократно вступали в дискуссии, поскольку их идеи, как две научные школы, развивались параллельно. Не так уж важно, принимал ли сам Иисус участие в беседах. Любая дискуссия продвигает проблему вперед, апостолы обогащались новыми идеями. Но утверждение, что в основу христианства легли какие-то интерпретации идей ессеев, глубоко ошибочно. Ни один из догматов или таинств христианства не получил законченную формулировку в воззрениях ессеев, а именно воскресение Христа помогло в полной мере сформулировать и отточить доктрину. Без этого сильнейшего основного фактора христианство скорее всего ждала бы такая же незавидная участь, как множество других течений религиозной мысли. Скорее наоборот: именно необъяснимо быстрое оформление христианства в совершенную религиозную структуру позволило в последующем на этом могучем религиозном древе привить и развить самые разнообразные идеи, в том числе и идеи ессейства, вылившиеся в идеологию Иоанна Крестителя, а затем получившие воплощение в современном баптизме. А генезис развития этих аналогий вполне понятен…