На наш взгляд, совершенно неправомерно рассматривать раннее христианство как некое продолжение или развитие поздних ессейских традиций. Оба движения развивались в единой языковой и духовной среде и обладали более или менее равными материальными возможностями. Отдельные индивиды либо небольшие группировки, безусловно, общались между собой, и далеко не всегда их встречи носили характер антагонизма. Скорее наоборот, как и любые живые люди, в конкретной исторической ситуации они могли встречаться на застольях, просто столоваться, вести многочисленные дискуссии и, что вполне естественно, менять или уточнять свои убеждения. Ученики Иоанна Крестителя — яркий тому пример, через несколько десятков лет ученики апостола Павла обратили в христианство некоего Аполлоса, стоявшего до встречи на убеждениях, очень близких к ессейским. Вероятно, часть учеников апостола Павла тоже изменила свои воззрения, о чем он сообщает в своих посланиях.
Прежде чем более детально рассмотреть параллелизм двух движений, проведем некое обобщение.
«В одном из самых оригинальных исследований Фридриха Энгельса, опубликованном в 1884 г., за год до его смерти, в теоретическом журнале немецких социалистов „Neue Zeit“, самые ранние христианские общины, о которых пишет Ренан, сравниваются с местными секциями I Интернационала в первые годы его существования. В самом деле, их сближает народное окружение бедняков и бесправных и сходная структура, выделенная из совокупности общества; тот же порыв новообращенных при незначительных организационных возможностях; в одно и то же время передовые и наивные формы взаимопомощи и солидарности в противопоставлении привилегированному и эгоистическому миру. Сравнение, по-своему, несомненно справедливое»[245].
Можно привести в качестве мотивации и первые шаги французской и русской революций, питаемых едиными идеями.
П.А. Кропоткин, анализируя народное действие, его идею периода Французской революции, пишет: «Мысль народа выражалась в формах чисто отрицательных… Но если в смысле положительном идеи народа оставались неясными, то в смысле отрицательном они были в некоторых отношениях вполне определены. Во-первых, ненависть бедняка ко всей праздной, ленивой, развращенной аристократии, господствовавшей над ним, в то время как гнетущая нужда царила в деревнях, в темных закоулках больших городов; эта ненависть была совершенно определенна. Затем, ненависть к духовенству, потому что оно сочувствовало скорее аристократии, чем кормившему его народу. Ненависть ко всем учреждениям старого порядка, которые, не признавая за бедными никаких человеческих прав, делали их бедность еще более тяжелой»[246].
«Вы хотите свободы без равенства, а мы хотим равенства, хотим, потому что без равенства мы не можем представить себе свободы»[247]. Здесь необходимо небольшое уточнение: любое богатство — духовное либо материальное — создается на почве состязательности или конкурентности идей отдельных индивидов, институтов, фирм, компаний, объединений. Таким образом в конкретный период времени происходит обогащение отдельных групп людей. Богатство в человеческом обществе вообще является некой категорией неравенства. Равенство бедных — категория значительно более доступная и понятная.
Третьим основным компонентом революционизирующих идей является фетишизация некоего признака. В случае более поздних движений — это некая абстрактная идея. В ессействе и христианстве — это мессианство. В отличие от маккавейских войн либо восстания Бар-Кохбы — фактор отрицания у этих движений был ослаблен и пассивен.