Кроме отвода подземных и вешних вод она в случае чрезвычайных ситуаций могла стать и путём для эвакуации богатых граждан. После черносотенного погрома во время революции 1905 года в городе скрытно обустроили ещё несколько «мелиоративных» шахт, поменьше. На такую «дренажную систему» местные богатеи денег не жалели.
Наиль Виленович положил в ящик письменного стола последнюю папку и закрыл его на ключ.
— Поздравляю с окончанием расследования, улым! Больше в этом мире тайн для меня не осталось.
Фируза обычно не входила в кабинет без стука. Если мужчины закрылись, им мешать не надо. Но тут резко распахнула дверь и вбежала в святую мужскую обитель в застиранном халате. Лицо белое, как мел, а глаза испуганные, большие и страшные.
— Там… там… там… — она жадно хватала воздух ртом, но не могла произнести главного. — Там Фарит…
— Что с ним? — прошептал отец и ухватился за грудь.
Реакция мужа заставила Фирузу успокоиться и взять себя в руки.
— Фарит… пришёл.
Наиль Виленович обмяк и обессиленный опустился в кресло:
— Хвала Всевышнему! Что же ты меня так пугаешь, карчык[70]? Ну, зови-зови блудного сына. Вспомнил-таки атая, вернулся.
Вид Фарита не сулил положительных эмоций, и у старика снова заныло сердце.
— Зачем пожаловал? — сухо спросил он.
— У Мурата несчастье. Арсен тяжело ранен. Ему оторвало обе ноги, он в критическом состоянии.
Фируза быстро сунула таблетку валидола в рот мужу под язык.
— Как это случилось? — еле слышно прошептал Наиль.
— Попал под бомбёжку в Сирии.
— А что он там делал?
Фарит собрался духом и резко ответил:
— Воевал в ИГИЛ.
Отец откинул голову на спинку кресла. Не хватало воздуха. Жена расстегнула ему ворот рубашки.
— Аллах Всемогущий, зачем тебе мой внук? В сурах Корана ничего не сказано, чтобы дети умирали за веру. Бог — это любовь, а любовь — это жизнь. Не — смерть, а жизнь! Понимаешь, жизнь!
Во рту пересохло, и он выпил воды.
— Даже учение пророка переврали! Где сейчас Арсен?
— В госпитале, в Стамбуле. Мурат у него.
Наиль Виленович покачал головой и сказал старшему сыну:
— Набери мне Мурата.
Фарит вытащил из кармана пиджака смартфон, ткнул несколько раз по дисплею и, услышав длинные гудки, передал гаджет отцу.
— Здравствуй, улым! Четверть века не говорили, — стариковский голос дрожал так сильно, что казалось, стеклянные дверцы в книжных шкафах позвякивали вместе с ним. — Мне очень жаль…
Дальше он только слушал. Отповедь Мурата была такой гневной, что телефон сжигал слушателю всю ушную раковину. Рука отца опускалась всё ниже и ниже, пока совсем не легла на столешницу. Речь из Стамбула слышали все в кабинете: Фарит, Артур, Фируза и, естественно, Наиль.
— Это ваш русский лётчик сбросил бомбу на моего мальчика. Твоя проклятая империя никак не угомонится. Сколько ещё потребуется человеческих жизней, чтобы насытить ваш кровавый голод?! Будьте вы прокляты!
Телефон замолчал. В кабинете повисла гробовая тишина. Все замерли и даже боялись глубоко вздохнуть.
— Он тоже болен, — тихо сказал отец. — Не знаю, есть ли лекарство от этой болезни?
Наиль проснулся среди ночи. За окном моросил весенний дождь, добивая остатки сугробов. Тихо, чтобы никого не разбудить, он вышел из спальни. В прихожей натянул резиновые сапоги, набросил брезентовую ветровку с капюшоном, привезённую ещё с нефтяного севера, и вышел в ночь.
На улице было безлюдно. Светофоры мигали жёлтыми сигналами. Редкие машины проносились мимо, поднимая из луж фонтаны брызг.
Ноги сами понесли его по Московскому тракту в сторону Коммунального моста. Шлепая сапогами по придорожной грязи, он смотрел на спящий родной город по-новому, словно видел его впервые. У закрытого Дома офицеров в заброшенной сторожке доживал свои дни томский герцог Философ Горохов. По подземному тоннелю на удалой тройке с гиканьем и свистом проносились Карим-бай с его дедом Рахматуллой. На берегу Томи рыли шахту первые рудознатцы Фёдора Еремеева. Эуштинский князь Тоян собирал подарки в Москву для Бориса Годунова, чтобы русский царь принял его народ под свою опеку. Монгольские всадники снимали дань с местных жителей, а сильных юношей забирали в войско. Гунны купали в Томи своих коней, а скифы промывали золотой песок на перекатах. Древние грустинцы от холода переселялись под землю.