— Вы специально приехали в Нью-Йорк, чтобы повидать меня, мисс Эндерсон?
Она внезапно рассмеялась — это походило на птичье щебетание.
— Зовите меня Рима.
— Хорошо. Но что вас рассмешило, Рима?
— Никто никогда не называл меня «мисс Эндерсон».
Когда Эллери повторил первый вопрос, она ответила:
— Мой отец, Томас Харди Эндерсон, часто говорил о вас.
Томас Харди[10] Эндерсон!..
— Городской пьяница. — Рима произнесла определение абсолютно непринужденно. Это был обычный факт, вроде дурной репутации сусликов. Девушка быстро восприняла нравы дикой природы — лань не заботит то, что говорят о ее отце.
— Что же он говорил обо мне, Рима?
— Что вы человек, который всегда стремится узнать правду. Он сказал, что если после его смерти у меня будут неприятности, то я должна обратиться к вам. А у меня как раз неприятности.
— И вы обратились ко мне?
— Да.
Эллери поднялся, задумчиво теребя занавеску.
— Я слышал о его исчезновении, — сказал он, повернувшись.
— Думаю, отец мертв. — Прямота девушки обескураживала. Она не спрашивала об источнике информации Эллери — его осведомленность ее не удивила.
— Очевидно, райтсвиллская полиция тоже так считает.
— Так сказал мне шеф Дейкин. И женщина из газеты. Она мне не нравится, зато шеф очень славный.
— А почему вы думаете, что ваш отец мертв, Рима? Потому что они вам так сказали?
— Я знала об этом до того, как услышала это от них. — Она встала и подошла к окну.
— Что значит «знали до того»? Вам известно что-то, о чем не знают другие?
— Я просто это знаю. Если бы папа был жив, он бы пришел ко мне или прислал письмо. Значит, он мертв. — Рима с интересом смотрела на Восемьдесят седьмую улицу, как будто смерть отца не имела для нее никакого значения. Однако это нельзя было назвать простым любопытством. Интерес к нью-йоркской улице, скорее, был вызван осторожностью. Так воробей вспархивает с тротуара на телефонные провода и оттуда обозревает окрестности, можно ли спуститься на асфальт к крошкам. Не таится ли поблизости какая-то опасность.
— Люди нередко уезжают без объяснений и предупреждений, Рима. Потому что… ну, скажем, у них неприятности.
— У него могли быть неприятности, но он сообщил бы мне, если бы собирался уехать. Нет, отец мертв.
— Следы борьбы на скале Малютки Пруди…
— Его столкнули со скалы. Он был убит.
— Почему?
— Не знаю, мистер Квин. Поэтому я и пришла к вам. — Все так же внезапно девушка вернулась к дивану и села, поджав под себя ноги. Очевидно, воробей решил, что человек на тротуаре безобиден. — Можно я сниму туфли? Они жмут.
— Пожалуйста.
Рима сбросила туфли и согнула пальцы ног.
— Ненавижу обувь! А вы?
— Терпеть ее не могу.
— Тогда почему вы не снимете ваши туфли?
— Пожалуй, я так и сделаю. — Эллери тоже сбросил туфли.
— Если не возражаете, я сниму и чулки. От них такой зуд… — Красивые крепкие ноги девушки покрывали свежие царапины. Но подошвы не отличались красотой — кожа на них ороговела и напоминала штукатурку. Рима заметила его взгляд и нахмурилась. — Они безобразны, верно? Но я не выношу обувь.
Эллери легко представил себе девушку бегающей по лесу босиком. Его интересовало, как выглядит ее повседневная одежда.
— Сначала я хотела поговорить с друзьями отца, — продолжала Рима. — Но…
«Она перескакивает с одной темы на другую, — подумал Эллери. — Нужно постоянно за ней следить, иначе потеряешь нить разговора».
— С Ником Жакаром и Гарри Тойфелом?
— Но они мне не нравятся. Жакар — нехороший человек. А Тойфел заставляет меня… — Она не договорила.
— Что заставляет, Рима?
— Не знаю… Они оба дурно влияли на папу — до недавнего времени…
— Вы думаете, что Жакар, Тойфел или они оба имеют какое-то отношение к тому, что произошло с вашим отцом?
— Нет. Они действительно были его друзьями. Но я не хочу с ними говорить, потому что они мне не нравятся.