Она любила надевать шелковый платок с большими кистями. Теперь таких не продают. Олеся помнит его до сих пор. Многое позабыла, а платок — не может. Когда отец, уходя на фронт, среди ночи прибежал прощаться, мама кутала в этот платок Олесю.
Фашисты выгнали лесничиху с детьми в голую степь, а староста поставил ее в каком-то селе прислуживать новым хозяевам. Они сразу объявились, эти хозяева, как только фашисты пришли в Таврию. Разлучили маму со старшими детьми, забрали ее с Мартой работать на чужих людей. Дожди, стужа, а их разутых выгоняют на работу. Младшие простудились, умерли. Потом маму свалил тиф. Когда Марта, узнав об этом, прибежала вместе со старшими ребятишками, было уже поздно. Мама, покрытая тем белым платком с кистями, лежала в сарае на сырой соломе, которая служила подстилкой коровам. Если бы не платок, Олеся и не узнала бы мать — так она изменилась.
Люди похоронили лесничиху, а дети разлетелись по свету. Марта на каторге оказалась, в Баварии. Марию, Олесю и Николая с Ленькой разобрали колонисты, которые издевались над детьми, морили их голодом, били. За старшую осталась Мария. Когда вернулись наши, она собрала сирот и повела их из Таврии домой к лесной избушке.
Сначала они шли пешком, потом ехали на танках, и, наконец, их подобрали матросы и усадили с собой на машину. Когда детишки увидели родной дом, они чуть не закричали от радости. Дом был цел. А вокруг цвел сад — миндаль, яблони, груши. Казалось, пена морского прибоя повисла на деревьях, запуталась в кустах. Вокруг белым-бело, как мамин платок с кистями, который Марийка выстирала, спрятала в узелок с пожитками и принесла в родной дом. Она в тот же день откопала в саду горлач меда и пуд пшена, зарытые мамой на черный день. Матросы дали им хлеба и маленький кусочек сала. И тогда детишки впервые досыта наелись пшенного кулеша со шкварками, напились чаю с медом. Потом они вымыли дом, заложили хвоей и досками окна, истопили печь да и приуныли.
Но скоро к ним пришли те матросы, с которыми служил еще покойный отец, и забрали ребят в Новоград, в детдом. Избу заколотили, навесили на дверь сургучную печать. Матросы обещали принести последнюю фотографию отца. Не принесли. Ушли дальше с боями, до самого Берлина.
Портрет отца ребята увидели потом в музее, где рядом с ним висели фотографии всех новоградских героев великой войны за отчизну. Отец вышел хмурым, с насупленными, как у Шевченки, бровями. На бескозырке виднелась надпись: «Отважный». Рядом с портретом стоял макет их маяка, что у леса, на высокой горе, — луч его, казалось, освещал лицо отца…
Теперь каждое воскресенье вместе с друзьями из детского дома приходили дети Тиховода к отцовской избушке. Весной они ухаживали за садом, возились с цветами. Новый лесничий, бывший матрос, отремонтировал сиротский дом. Воспитанники помогали лесничему сажать лес, а со временем детдом взял шефство над лесничеством.
Почти все Тиховоды, кроме Олеси, окончив ученье, уехали из Новограда. И собирались в отчем доме, куда переселилась Олеся после детдома, только раз в год. Марийка, как и прежде, была у них за старшую. Вместе с горлачом меда и пшеном, которое она вырыла в то трудное время, сестра нашла большую железную шкатулку с семейными реликвиями. И когда, как говорила Марийка, «ее дети выходили в люди», она дарила каждому из них на счастье какую-нибудь вещицу из маминой шкатулки. Николаю досталась отцовская трубка, Леньке — орден Красного Знамени, которым наградили отца еще до войны, себе Марийка оставила мамину крестильную рубашечку и крестик и белый платок с кистями, а Олесе, когда та окончила школу и получила аттестат зрелости, сестра привезла жемчужную нить. Она называла ее «моряцким ожерельем», как говорила когда-то мама, хотя не помнила, почему его так называли. Марийка знала лишь, что род их, Тиховодов, старинный, моряцкий. И нить эту жемчужную считала самой дорогой реликвией. Потому и подарила ее на счастье их несмышленышу, их малышке Олесе, чтоб той ни горя, ни страха не знать, чтоб жилось ей легко и радостно. Мария говорила это и плакала, и гладила Олесю по волосам, пестуя как маленькую…
А через год, как раз летом, когда все Тиховоды вновь собрались у Олеси, из Марселя пришла первая весточка от Марты. Нелегко ей жилось в чужой стороне, — ведь ничем не заглушишь тоску по родине.
Олеся тут же разделила жемчужную нить пополам, и они все вместе написали письмо и отправили старшей сестре в память о доме, об отце-матери моряцкое ожерелье. На счастье тебе, Марта, и мужу твоему, и детям твоим, горемыка ты наша!..