— Заходите, гости дорогие, — ровным тоном произнёс он, как будто действительно пришли званые и давно ожидаемые гости. — А чего это до зубов вооружились, будто воевать собрались? Здесь все свои! Давайте, ребята, поставьте что-нибудь веселое!
Последняя фраза была адресована двоим мужикам, застывшим у стоящего на сундуке граммофона. Одного, в яркой вышиванке, Семенов знал — это был Фёдор Горкин, ординарец Клюквина. Он схватился было за рукоять револьвера, но спокойствие командира, а может, в большей степени наведённое оружие и поднятая граната оказали своё воздействие, и он разжал пальцы. «Ангел смерти» быстро разоружил обоих, бросив выпотрошенные наганы под стол.
— Правильно! — в наступившей нервной тишине Семенов неторопливо убрал маузер в кобуру.
— Ну что, музыка будет, нет? — обратился Клюквин к замешкавшимся у граммофона бойцам. — Надо же гостей развлечь!
— Знаем, как ты гостей развлекаешь! — процедил Семенов. — Лучшего моего рубаку избили и ограбили! Сейчас я вам без музыки танцы устрою! Да под трибунал отправлю!
— Кого избили? — Клюквин изобразил полнейшее непонимание. — Кого ограбили? Федька, почему я не знаю?
— Да ничего особенного! — нехотя буркнул ординарец. — Поцапались ребята, потом сами разобрались. Всего и делов-то!
— Короче, давай сюда своих бандитов! — приказал Семенов.
Клюквин пожал плечами, кивнул Фёдору и тот вышел из комнаты.
— Садись, Ваня, поешь, — комэск-три широким жестом указал на обильный стол: картошка, жареное мясо, свежие овощи, соленья, хлеб, сало, кровяная колбаса…
— Хорошо живёшь! — заметил Семенов. Он сел к столу, но есть не стал, повернулся к своим:
— Поешьте по одному! Раз хозяин настаивает…
— Хорошее дело! — «Ангел смерти», не опуская нагана, схватил кусок хлеба, колбасу, начал жадно жевать.
— Мы и должны хорошо жить, — свысока ответил Клюквин. — Потому, что мы солдаты революции! Так, комиссар?
— Так, — послушно кивнул Дементьев.
Семенов ударил кулаком по столу — звякнули, подскочив, тарелки.
— Не так! Солдаты революции никого не грабят! И своих не бьют! Что вам мой Пшенкин сделал? Или он не боец революции?
— Это тот, который канаты ловко шинкует? — усмехнулся Клюквин. — Я смотрел. Ай-яй-яй. Вот шельмы! Теперь, Ваня, я понимаю, отчего кипит твой разум возмущённый! Но не портить же всем настроение из-за мелочей! Давай, Три Пётра, заводи музыку!
Граммофон кашлянул и затянул блеющим голосом: «Плачь, цыган». Сидор глянул на брата и нагайкой сбросил звукосниматель с пластинки, музыка смолкла. Так и сидели в молчании. Клюквин выпивал и закусывал, тискал свою красотку, иногда бросая на Семенова угрюмые взгляды. Но тот не обращал на это никакого внимания. Его люди насытились, но сам он к еде не притронулся, хотя желудок подвело от голода: никто не скажет, что комэск ел со стола негодяя!
Наконец, Фёдор вернулся, держа в руке длинные ножны, из которых вытачивало навершие рукояти.
— Вот, — положил он шашку на край стола, а сам подошёл к Клюквину, пошептал на ухо.
Семенов вытащил клинок, осмотрел и передал «Ангелу смерти».
— Гады эти где? Кот с Веселым?
Фёдор развёл руками.
— Не нашёл. Веются где-то.
— Ну вот, — оживился Клюквин. — И все дела. А ты стволами тыкать. Нехорошо. Выпьем на мировую! Паша, налей!
Дементьев разлил самогон по стаканам.
— У тебя что, комиссар на розливе? — мрачно поинтересовался Семенов.
— Нет, что ты! Партия у меня в почете, — с усмешкой ответил Клюквин. — Просто мы друзья. Сдружились, понимаешь ли, не разлей вода. А друзья разве считают — кто кому налил? Давай, выпьем! Мы же во всем разобрались!
— Э, нет, — сказал Семенов. — Не во всём. Согласно революционным законам грабителей следует расстрелять перед строем или, если это тебе легче, сдать в полк, в трибунал!
Клюквин поморщился.
— Расстрелять, трибунал… Слушай, ну вот что ты такой упёртый… Если собака чабана сожрет курицу в соседней деревне, разве он станет ее стрелять? Так, поругает для вида! Я их тоже завтра поругаю перед строем, честное красноармейское…
— Так они у тебя собаки? То-то, смотрю, ты их кормишь лучше, чем комиссара! У него обычный наган, а у собак заморские пистоли! И у тебя, вижу, такой же…
— Не горячись, успокойся! Нам делить нечего! Давай подружимся, Ваня!
Держа руки перед собой (дескать, видишь, никакого подвоха), Клюквин пересел к Семенову, обнял за плечи, но тот резко освободился.