— Давай, поворачивайся, кацапня! — дразнит сослуживца дончак. — Да гляди соседу потроха заодно не повыпускай.
— Да я третью дочищаю, пока ты со своим мальком возишься!
— Это твои, что ль, с жабрами плавают?
«Вот ведь устраивается новая жизнь, рано или поздно устроится, никуда от неё не деться, потому что нету другого пути, всё остальное тупик и провал, — тяжело размышлял Семенов. — Но как же сильна эта человеческая слабость, тяга урвать, прихватить, разжиться впрок… Контру-то мы порубим, а вот что с такими федуновыми делать?! Как эту алчность людскую искоренить, вытравить без жалости? Иначе ведь мы никогда не победим… Надо, конечно, личным примером воспитывать… Но я Федунову пример показал, а не подействовало…»
Как искоренить людскую алчность, он так и не придумал.
— Лукин! — позвал комэск, услышав, что ординарец вернулся в дом и копошится на кухне. — Распорядись Федунову поесть отнести! И самогонки кружку пусть нальют…
А себя мысленно успокоил: «Ничего, при коммунизме все сознательными станут, никто в три горла жрать не захочет. Особенно за счет других людей…»
Но червячок сомнения, копошащийся в душе, не успокоился.
Через три с половиной часа, на закате, когда июльское небо затопили сочные красные переливы, эскадрон был созван по тревоге и выстроен конным порядком на южной околице Сосновки.
Федунова, босого, в одном исподнем, вывели из-за угла крайней избы. Комендантское отделение в полном составе — бойцы с карабинами, Коломиец с наганом наголо — отконвоировали Федунова вдоль взволнованно загудевшего строя. Они остановились на разбитой обочине дороги, «Ангел Смерти» отвёл приговоренного в поле, на десять шагов.
Дождавшись команды «Эскадрон, смирно!», комэск в напряжённой тишине, нарушаемой лишь вечерними звуками, обычными для любого деревенского вечера: где-то запасали на утро воду из колодца, где-то подметали двор, где-то рубили дрова для печи, — выехал перед строем.
— Бойцы Красной армии! — торжественно провозгласил он, выпрямляясь в седле. — В наши ряды проникла зараза по имени мародёрство. Красноармеец Федунов был уличен в ношении чуждого нам символа — золотого крестика на цепочке, и под следствием признался, что снял его с убитого белого офицера. Красноармеец Федунов знал, что любые найденные на поле боя ценности, кроме оружия, следует сдавать по инстанции в пользу молодой Советской республики, претерпевающей жестокие муки от блокады и интервенции…
Он обвёл взглядом притихших, моментально растерявших праздничное настроение конников.
— С этой заразой я буду сражаться до последнего вздоха! А нужно будет, и с того света продолжу… За мародёрство, позорящее звание красноармейца, Игнат Федунов приговорен к расстрелу!
Он повернулся к комендантскому отделению, напротив которого понуро стоял Федунов.
— Именем революции, приговор привести в исполнение!
Федунов зажмурился и наклонил голову еще ниже, так, что подбородок упёрся в грудь.
Коломиец негромко и буднично подал команды:
— Отделение, заряжай!
Зловеще защелкали затворы, досылая в патронники желтые цилиндрики с обманчиво безобидными остроконечными конусами на концах.
— Отделение, цельсь!
Отработанным жестом винтовки были вскинуты к плечам, мушки привычно нашарили грудь приговоренного. По сложившемуся обычаю, в голову не стреляли — промахнуться легче, да и больше измажется все вокруг.
— Отделение, пли!
— Ба-бах-бах-бах! — грохнул и эхом рассыпался слаженный залп из десяти стволов. Изрешеченный и отброшенный пулями Федунов взмахнул руками и опрокинулся навзничь. Коломиец быстро подошел и произвел лишний, но необходимый по протоколу, добивающий выстрел из нагана. Все, военно-полевое правосудие свершилось!
Несколько коней, не ожидавших стрельбы посреди спокойного тихого вечера, нервно храпели, вставали на дыбы и рвались вперед.
— Тише, Леший. Стоять, Звездочка! — послышались голоса успокаивающих их конников. Семенов скомандовал, строй рассыпался и бойцы отправились к местам ночлега.
С околицы комэск с Буцановым возвращались пешком.
— Давно не было мародерства, — сказал комиссар. — Да и этот, по большому счету, на расстрел не тянул. Ну, снял с убитого беляка, никто ведь не пострадал…
Ему явно хотелось обсудить случившееся. Даже не так: хотелось, чтобы кто-то развеял его сомнения. А кто может это сделать, кроме командира?
Семенов знал, какие мысли бродят в голове вчерашнего студента, понимал, что в таких важных вопросах, как дисциплина в эскадроне, между командиром и комиссаром необходимо полное согласие — но на разговоры не оставалось сил. Нужно было ограничиться самым важным, и Семенов сказал: