— Развитие по спирали. Дед был пролетарий, хотя и деклассированный. Теперь внук тоже пошел в гегемоны, чтобы род Лютиковых не увяз окончательно в буржуазной трясине.
Сергей Иванович раньше думал — перебесится, образуется. Какой он рабочий класс? Типичный интеллигент. Читает до одурения. и не только русскую. Недаром обоих ребят в детстве учили английскому и французскому.
Такие разные люди, такие разные жизни. А не чужие. Сергей Иванович знал: сыновья ближе друг к другу, чем к нему. Часто встречаются. На людях и при родителях друг над другом, над "классовым высокомерием" одного и значительностью деятельности другого, — подсмеиваются. Но друг другу нужны. Вместе отдыхают. Илья — от паучьего мира партийной бюрократии, Андрей от примитивного и в конечном счете чуждого ему мира "класса- гегемона".
Вечер прошел весело. Много пили, много ели, много смеялись. О Швейцарии Сергей Иванович почти не рассказывал. Не в первый раз приезжал оттуда. С интересом слушал Илью, без комментариев пересказывающего последние сплетни сверху, хохотал над новыми остротами о Брежневе, последними историями из цикла Василий Иванович и Петька, только что появившимися анекдотами о чукче. Андрей рассказывал их артистически.
Разошлись поздно.
Ночью Сергей Иванович и Валя любили друг друга сильно и нежно.
Через несколько дней Сергей Иванович позвонил Борису.
— Привет, Великан! Это я. Завтра приду. Никого вечером не ждешь?
— Приходи. Не бойся, никого не будет, не скомпрометирую.
Как он стал задыхаться! Непонятно, как еще читает лекции. За последние годы угасание пошло с ускорением. Конечно, жизнь была тяжелая. А ему, Сергею, разве было легче? И тут же остановил себя: не лицемерь, милый, сам знаешь, тебе было легче.
2.В сентябре тридцать девятого года Сергей Лютиков был принят на Истфак. Естественно, без экзаменов, с аттестатом отличника. В классе такой аттестат получили трое: Сергей, Соня Гурвич и, как ни удивительно, Борис Великанов. Комсомольский комитет возражал: давать аттестат отличника исключенному из комсомола сыну врага народа политически недопустимо. Однако их классная дама, литераторша, настояла на своем, и Борису аттестат дали. Ему это не помогло. От Сони Сергей узнал (сам он после окончания школы Бориса не видел), что за день до начала вступительных экзаменов в МГУ Борису объявили: для него не хватило квоты, предусмотренной для отличников. Борис пошел к ректору и добился разрешения сходу сдавать на Биофак со всеми. Разрешили, зная, конечно, что без подготовки не пройдет по конкурсу: пять человек на место. А Борис сдал на все пятерки и прошел первым. Все-таки молодец, Великан! Интеллигент, конечно, хлюпик, но что-то настоящее в нем есть.
Соня пошла на медицинский. Это у нее семейное. Последний год в школе Сергей увлекся Соней не на шутку. Отшить Бориса было не трудно: он со своими стихами Соне порядком надоел. В большом доме на Петровском бульваре, где Соня жила с родителями, в маленькой сониной комнатке она много ему позволяла. И, наверное, позволила бы все, но Сергей каждый раз останавливался, хотя и трудно было. Нельзя себя связывать. Ему надо быть свободным.
На первом курсе встречи с Соней стали реже. Дел было невпроворот. Прежде всего — учиться. Уже после первой сессии Сергей получил Сталинскую стипендию. В комсомольский комитет факультета он вошел к концу первого курса.
В самом конце весенней сессии Сергея отозвал в сторону Пашка Рыжиков с четвертого курса, секретарь комитета ВЛКСМ Истфака.
— С тобой, Лютиков, хотят поговорить. Позвони по этому телефону Николаю Васильевичу Дремину. Он сказал — ты его знаешь.
Конечно, Сергей знал Николая Васильевича. В восьмом-девятом классах он с другими проверенными ребятами ходил с ним на операции. Сергею Дремин нравился. Небольшого роста, сильный и решительный, с ребятами, несмотря на свои сорок с лишним, всегда говорил, как с равными.
Через несколько дней в своем небольшом кабинете на Арбате, в учреждении, по вывеске не имеющим никакого отношения к Лубянке. Николай Васильевич тепло встретил Сергея.
— Привет, Серега! Вижу, вижу, вырос, совсем мужиком стал. Ну-ка, давай поздороваемся, погляжу, как у тебя с силенкой. Ничего, подходяще. Против меня слаб еще, конечно, но фасон держишь, пардону не просишь.
Сели. С лица Николая Васильевича не сходила улыбка.
— Как дела? Отец, мать, мелюзга? Про университет не спрашиваю. Все знаю. О тебе хорошо говорят.
— Дома все в порядке, Николай Васильевич. Отец здоров, пить стал побольше, а так ничего. Мать крутится, ведь нас у нее пятеро. Ну я забот не требую, полстипендии отдаю. Нюрка в текстильном техникуме, скоро зарабатывать будет. А пацаны ведь мал мала меньше. Но я, Николай Васильевич, дома мало бываю. Дел по горло. И учеба, и комсомол.