В своем развитии наука все более приобретает характер религии: растет число априорных утверждений, принимаемых "на веру". В конечном счете в самой основе науки лежит вера в объективное существование внешнего мира, не, зависящего от нашего сознания. Без этого убеждения наука невозможна, без этой веры ученый не может работать, не может жить. Это главное недоказуемое утверждение (я не буду пересказывать рассуждения великих мыслителей), которое, однако, сопровождается постепенно и неуклонно увеличивающимся числом менее существенных принимаемых на веру постулатов, вводимых ad hoc понятий. Задача науки — регистрировать новые факты и строить модели (теории), позволяющие возможно более убедительно «объяснить» факты, пользуясь возможно меньшим числом постулатов и логикой, присущей человеческому мозгу. В идеале теория, т. е. единственно доступное науке «понимание», должна однозначно описывать определенную совокупность фактов: из данной модели по законам человеческой логики можно однозначно прийти к данной совокупности фактов. Обратная задача (пользуясь математическим жаргоном) некорректна. Ее нельзя решить однозначно. Одна и та же совокупность фактов может быть описана различными теориями, выбрать «правильную» невозможно, не изменяя совокупности фактов. Каждый последующий шаг в развитии науки отсекает множество возможных путей ее дальнейшего развития.
В этом отношении эволюция науки напоминает биологическую эволюцию, где также каждый последующий шаг (случайная мутация), если он закрепляется, отсекает множество возможных путей дальнейшего развития.
Кстати о биологической эволюции, раз уж я упомянул о ней. В свое время гениальная и грандиозная идея Дарвина, казалось, все объяснила. Появление менделевской и дискретной генетики ликвидировало "кошмар Дженкинса" (Тимофеев-Ресовский), т. е. разбавление и последующее уничтожение немногих наследуемых изменений в чреде поколений и поэтому на первых порах упрочило позиции дарвинизма. Однако развитие молекулярной генетики, показавшей, что одиночная точковая мутация означает изменение одного белка, а не одного признака, снова оставило без ответа вопрос о механизмах, обеспечивающих направленный эволюционный процесс. Появление нового признака, на который может действовать давление естественного отбора, требует в ряде случаев строго фиксированной последовательности определенных случайных мутаций, причем до возникновения более или менее фенотипически сформировавшегося признака давление отбора действовать не может. Чувство неудовлетворенности мучает в связи с этим многих крупных биологов, с которыми мне приходилось беседовать, хотя открыто высказывать такие «антидарвинистские» сомнения решаются далеко не все. В моду входят воззрения типа Любищева и Берга об "исходном плане эволюции", заложенном в свойствах живого, т. е. уже давно знакомые науке постулаты: "это так, потому что это так".
2.Значит ли все сказанное, что мы ничего по-настоящему не понимаем, ни в чем не можем быть до конца убеждены?
Существует утверждение, правильность которого я знаю наверняка, которое для меня не требует доказательств, т. к. дано мне непосредственно. Это убеждение в существовании моего индивидуального сознания. Я знаю, знаю наверняка, что я могу по своему желанию поднять руку, могу по своему желанию подумать, вспомнить, сказать. То обстоятельство, что предметы моих мыслей, сама возможность реализации моих мыслей, по всей вероятности (точно я этого не знаю, т. к. это относится уже к области науки), возникли благодаря моему взаимодействию с окружающим миром, не имеет значения. Я знаю точно, что набор доступных мне действий и мыслей определяется мной самим, моим желанием. Это точное знание о существовании моей свободы воли не распространяется на других людей. В рамках человеческой логики, а другой у нас нет, невозможно извне отличить человека от достаточно хитроумно сделанного автомата, индивидуальным сознанием, свободой воли не обладающим. Таким образом, индивидуальное сознание, свобода воли человека находятся и всегда будут находиться за пределами науки.