А папу Борис больше уважает, чем любит. Папа очень смелый и сильный, хотя и невысокий, чуть выше мамы. Один раз, когда они ехали с дачи (у них есть дача в Кратове, вернее, половинка дачи в поселке ответработников) и ждали поезда на платформе, какой-то большой пьяный мужчина начал бить женщину на пригорке перед станцией. Он ее бил по лицу и очень громко ругался матом. На платформе было много народа, но все молчали и даже отворачивались. А у папы вдруг стала дергаться щека, он соскочил с платформы, перебежал через рельсы, схватил этого мужчину за грудь, а другой рукой ударил его по лицу. Мужчина упал и ругался матом лежа, но не вставал. А женщина стала оттаскивать папу. В это время загудел паровоз и показался поезд. Папа быстро снова влез на платформу. Потом всю дорогу у него дергалось лицо и дрожали руки. А мама гладила его по рукаву и говорила: "Ну что ты, Шура, успокойся. Все уже кончилось. Ты, конечно, не мог иначе, но ведь этой бабе заступничество не нужно". Потом папа успокоился и сказал, что таких надо стрелять. А мама ответила, что если таких стрелять, то в России никого не останется. И больше об этом не говорили.
А теперь о самом важном.
Он перестал верить. Перестал верить в величие Сталина, в правильность "генеральной линии", во все. Впрочем, если подумать, то это неправильно говорить — перестал верить. Просто раньше он не думал: все было само собой разумеющимся. Конечно, уроки обществоведения всегда скучные, но это потому, что повторяют и повторяют всем известные вещи, говорят одни и те же правильные слова, с которыми все и так согласны. И вдруг все развалилось. И казалось бы — из-за такой малости, такой ерунды. Великий полет Чкалова, Байдукова и Белякова: Москва — остров Удд. А в газетах — Сталин, Сталин, Сталин. Все во имя Сталина, все во славу Сталина. Каждая речь кончается — да здравствует вождь народов, отец родной! Все — благодаря Сталину, под его руководством, по его плану. Как будто он, а не Туполев, строил этот самолет, он, а не Чкалов, сидел за штурвалом. Совершенно такие же статьи, письма, рапорты, речи были в газетах и раньше, но Борис читал и не видел, читал и не думал. А теперь увидел. И все развалилось. Если здесь фальшь, значит везде фальшь. Если здесь врут, значит везде врут.
Это произошло сразу. Посмотрел утром газеты и вдруг понял — ложь. Через несколько дней, вечером, когда папа еще не пришел, а Надя уже ушла, путано и сбивчиво сказал обо всем маме. С кем же еще говорить? Больше не с кем. Таких друзей у Бориса нет.
Елизавета Тимофеевна молча слушала и потом долго молчала. Встала, походила по комнате. Сказала:
— Все, что ты говоришь, Борюнчик, правда. Только не вся правда. Вся правда гораздо страшнее. Много не только лжи, но и крови. Они убивают и мучают людей. Об этом никому нельзя говорить. Сделать ничего нельзя. Можно только погубить себя и всех нас. И не надо говорить об этом с папой. Ты должен понять: он все видит и знает гораздо больше, чем ты или я. Но до конца не может принять правды. Всю свою жизнь он отдал борьбе за эту власть. Человек, особенно такой человек, как папа, не в силах сказать себе, — я всю жизнь делал не то, что надо.
Елизавета Тимофеевна помолчала, достала из ящика пачку «Тройки», закурила. Она очень редко курила, иногда после ужина с папиными друзьями. И всегда «Тройку» с золотым обрезом.
— Ты уже совсем большой, Борюнчик. Мои друзья, — и тетя Дуся, и Вайнштейны, и Николай Венедиктович, никогда не говорят об этом со своими детьми. Они считают, пусть дети во все верят, им будет легче жить. Ты почему удивился? Ты думал, что у Николая Венедиктовича никого нет? Он давно женат, у него две дочери примерно твоих лет. Просто мы, как говорили раньше, не знакомы домами. Но сейчас не об этом. Я думаю, что детям нельзя врать. И что мальчик в пятнадцать лет уже взрослый человек, с которым надо говорить, как со взрослым. Ты вдруг увидел ложь в бесконечном славословии Сталина. А раньше ложь не видел. В твоей жизни ложь была всегда. И сегодня она окружает тебя. Я читала твои учебники литературы, истории, обществоведения. В них почти все неправда, или полуправда, изувеченная правда, а она хуже лжи. Ты спросишь меня — как же жить? А так — просто жить. В жизни много прекрасного, интересного, ради чего стоит жить. Хорошие книги, друзья, музыка, искусство, любовь.
Борис всю жизнь помнил этот разговор, важнее его не было.
3.Как странно и мучительно приятно вспоминать это теперь. Прошла жизнь, а он все тот же. Так четко ощущается связь между тем мальчишкой и сегодняшним неотвратимо стареющим мужчиной с мешками под глазами, редкими седыми волосами, доживающим жизнь почти в одиночестве. А на самом деле ничего не изменилось. Сколько было всего: война, жена и семья, любовь, болезнь, от которой он скоро умрет, а на кровати лежит тот же пятнадцатилетний мальчишка, что и полвека назад.