А жениться, найти няньку, чтобы заботилась на старости лет, нет уж, увольте. С годами становишься все более нетерпимым. Он и раньше не выносил жизни бок о бок, всегда предпочитал одиночество. Единственный человек, с которым, кажется, мог бы жить, именно жить, вместе — Лена. Но так ни разу и не пришлось.
Так решил? Решил. Надо сегодня сказать дочкам, когда придут. Вот галдеж поднимут! Действительно, старый идиот. Другие до девяноста лет цепляются за деньги, за положение. Геронтократия! Но кажется, последние годы доживает. Придут молодые. Вряд ли будут лучше старых, но что-то изменится. Самому вовремя уйти.
Борис Александрович заметно приободрился. Сегодня действительно праздник. Принято решение. Он знал — не передумает. Завтра скажет на кафедре. Захотелось сразу же начать. Достал потрепанный портфель со старыми бумагами. Вынул ученическую общую тетрадь. Стихи сорок второго года. Каракули бледными фиолетовыми чернилами на карандашной бумаге. Читал и перечитывал часа два.
2.— Великанов, на линию!
Даже задремать не успел. Шесть часов отдежурил у аппарата на КП батальона и только сменился, — обрыв нитки в третьей роте. КП в крайней избе, а третья рота окопалась за леском, метров восемьсот от деревни. Связь протянута по опушке, сам Борис и тянул позавчера ночью. Было темно и тихо, по опушке тянуть легче, чем через ельник. А теперь опушка простреливается, наверное, и нитку снарядом перервало. Уже рассвело, немцам с высотки подходы к нашим позициям как на ладони. Снарядов не жалеют, лупят из орудий по одиночкам.
Ноги в валенки, ушанку на голову, сумку с телефоном и инструментами через плечо, карабин за спину, рукавицы за пояс, лыжи, палок не надо, только мешают. Батальонный адъютант остановил.
— Ты, Великанов, осторожнее. Может немцы ночью засаду устроили, за языком охотятся, сами линию перерезали.
— Есть осторожнее, товарищ лейтенант.
Глупости говорит. Будут немцы утра дожидаться, языков ночью берут. Адъютант с позавчерашнего дня в батальоне, прямо из училища. А Борис уже больше двух недель на фронте. Можно считать — старый фронтовик. И с катушкой за наступающей ротой в атаку ходил, и нитки латал. В их отделении связи за это время уже одного убило и трех ранило. Остались из связистов только командир отделения сержант Москалев, Борис и еще двое. Комбат дал Москалеву двух бойцов из первой роты, но их учить и учить. Только и могут — сидеть на телефоне. Рады, конечно. В снегу лежать хуже.
Лыжи скользили хорошо. Борис шел у самых деревьев. Немцы били по передовой: началось "с добрым утром" — ежедневный получасовой утренний артобстрел, хоть часы проверяй. Значит можно не бояться, пока не кончат, на опушку и не взглянут. Вот и обрыв. Так и есть. Рядом воронка, осколком нитку перерезало. Повезло. Метров четыреста всего прошел. Быстро зачистил концы, соединил крепко. Подключился.
— Заря, Заря, я Воробей, как слышишь? Прием.
Голос дежурного:
— Молодец, Воробей, быстро слетал. Обожди, проверю связь. Сам слушай.
Послушал Порядок. Третья рота докладывает: немцы стреляют (дураки, как будто сами не слышим), потерь нет.
Заизолировал, как полагается, вернулся. Доложил адъютанту (ему еще нужно, чтобы докладывали). Ложиться не имеет смысла. Скоро с котелком за завтраком. А там уж недолго до дневного дежурства.
Сидя у аппарата, можно думать. Можно, так сказать, вернуться в себя. Даже стихи молча почитать. День сегодня спокойный, наступления вроде не предвидится. Комбат велел вызвать всех ротных, комиссар — политруков. Борис слышал: привести в порядок матчасть, углубить ходы сообщения, выложить повыше брустверы на огневых точках, провести политбеседы о зверствах фашистов и об антигитлеровской коалиции. Раз политбеседы, значит ничего существенного не жди.