— К тебе обращаюсь, больше не к кому. Друзей растерял, да и не было их почти. Лена, конечно, но она не может того, что легко тебе. Ты мне не возражай, в утешениях не нуждаюсь. Плох я стал, Сережа. Приступы все чаще и чаще, аритмия. Пройдет сгусток покрупнее — вздохнуть не успею. Еще слава богу, если сразу. А если не сердце, а голова? Превращусь в слюнявого дебила. Или в парализованного, все понимающего, конца ждущего. Я за последние месяцы некоторые дела свои в порядок привел. Стихи военные и другие хронологически собрал, перепечатал. Ты знаешь, если сразу все прочесть, нечто цельное вырисовывается. Самому, конечно, судить трудно, но по-моему — настоящее. И проза есть. Воспоминания сорок первого — сорок третьего годов, отдельные новеллы. Все о войне. Ведь, если по правде, ничего важнее войны в нашей жизни не было. В моей жизни, во всяком случае. Я, Сережа, не хочу, чтобы это пропало. Не верю, чтобы у нас могли опубликовать в обозримом будущем. А если и опубликуют отдельные вещи, цензура исковеркает. Не хочу. Я тебе все отдам. Напечатано в двух экземплярах, ничего не оставляю. Спрячь, пожалуйста, понадежнее. Если интересно, прочти, но говорить со мной об этом не надо. Когда помру, переправь на запад, отдай в «Континент». Пусть напечатают. Без всяких псевдонимов, под моей фамилией. Думаю, для баб моих, для дочерей то есть, последствий никаких не будет. Фамилии у них теперь мужнины, в крайнем случае осудят меня посмертно. Труда не составит. Сделаешь?
— Давай сюда твои опусы. Взял их, небось, с собой.
Сергей Иванович часа три не спал, читал. За дверью Борис Александрович, видимо тоже не мог заснуть, ворочался в постели, вставал, ходил по комнате.
Сказал, чтобы с ним не говорил, а сам, наверное, еле себя сдерживает, спросить хочется — понравилось ли. Стихи почти все разрозненно слышал раньше, но при чтении, особенно подряд, действуют сильнее. Воспоминания и отрывки прозы слишком, пожалуй, эмоциональны. Но веришь. Напрасно он думает, что в «Континенте» так сразу и напечатают. У них там Главлит не хуже нашего. Они же советские люди, у них шоры на глазах, только другое поле зрения. А Борька, несмотря на свое преклонение перед Сахаровым, Буковским и вообще диссидентами, слишком индивидуалист, сам думает, гипнозу коллективной психологии не поддается. Интересно, ему важно, чтобы после смерти напечатали. Значит немножко верит в "Лайф афтер лайф", в неполную уничтожимость своего «я». Слаб человек. Счастливее он от этой своей полуверы не становится. Счастливы те, кто верит безоговорочно, как когда-то английские пуритане или еврейские хасиды. А эти наши интеллигенты с почти научно обоснованной, но весьма туманной религиозностью, себя мучают, головой верят, а нутром нет.
Три дня еще отдыхали в Пущино. Гуляли, читали, были на вечере Жванецекого в Доме ученых, спорили. О просьбе Бориса Александровича, о его рукописях не говорили ни разу.
2.В феврале сорок шестого Сергея Лютикова демобилизовали. Оставив три чемодана в камере хранения (удивительно, камера работала), в сшитой по фигуре шинели, в парадных золотых погонах с двумя просветами и одной звездой, с тремя рядами орденов и медалей на безукоризненно сидящем кителе, бывший военный комендант маленького городка в Восточной Пруссии вышел рано утром на площадь Белорусского вокзала. В предписании было сказано "…направляется для демобилизации из рядов Советской Армии в Районный Комиссариат по месту жительства". Райвоенкомат был, места жительства не было.
Отец погиб в сорок четвертом в Белоруссии. Мать с детьми осталась на Урале. Чего она в Москве потеряла?
Сергей с вокзала зашел на Каляевскую. Комната, естественно, занята. Испуганный мужчина лет пятидесяти вышел в коридор.
— Меня по ордеру поселили, с семьей. Я в научном институте работаю. Если какие ваши вещи остались, возьмите, я не возражаю.
За дверью слышались приглушенные женские голоса.
В домоуправлении Сергей получил справку для военкомата: Сергей Иванович Лютиков действительно был прописан и проживал в городе Москве по такому-то адресу. Домоуправша сказала:
— Ты, милок, с ними не связывайся. Их теперь клещами не вытащить.
На Моховой приняли хорошо. Сергей первым делом зашел в партком факультета. Секретарем оказался хороший знакомый, Павел Рыжиков. В гимнастерке, шрам на подбородке
— Здорово, Лютиков! Смотри, пожалуйста, до майора дослужился. Ну-ка, шинель распахни, дай на иконостас поглядеть. Видно, начальником воевал. Да не обижайся, я так, шучу. Как дальше жить думаешь? Вверх по лестнице? До маршала немного осталось.
— Я, Паша, сегодня демобилизуюсь. Хочу на Истфак вернуться