— Товарищ лейтенант, начштаба подходит, с ним капитан незнакомый.
— Что же вы раньше не могли сказать, лодку прозевали?
Борис выскочил из блиндажа, как был, в трусах и босой. Середина июля, пятый час — самое жаркое время дня. До вечернего немецкого концерта чуть больше четырех часов.
— Товарищ майор…
— Отставить! Ты бы еще трусы снял. Распустились здесь на отдыхе. Живут, как в раю, яблоко с дерева сорвать лень, пусть само упадет. Познакомься, новый ПНШ-1, капитан Шерешевский Александр Иванович. А этот голопузый — лейтенант Великанов Борис Александрович, ПНШ-2. Пусть капитан с тобой здесь недельку поживет, с обстановкой освоится. С соседями познакомь. Не век же загорать, когда-нибудь и воевать снова придется.
Рядом с Суровцевым стоял высокий, немыслимо аккуратный и подтянутый офицер. Красивое лицо, спокойные голубые глаза. Хромовые сапоги начищены до блеска. Пилотка сидит почти прямо, лишь с намеком на легкий наклон к правому виску. На идеально, без складок заправленной гимнастерке гвардейский значок, ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Ворот гимнастерки с чистым подворотничком наглухо застегнут. В левой руке маленький чемодан. Не вещмешок, а чемодан. Офицер вытянулся, козырнул:
— Капитан Шерешевский. Очень рад.
Борис протянул руку.
— Лейтенант Великанов. Вы, товарищ капитан, меня ставите в неудобное положение. Не могу вас приветствовать, как полагается. Я, видите, не только без головного убора, но и без штанов.
Капитан улыбнулся, пожал руку. Пожатие короткое, сильное. Суровцев сказал:
— Ладно, Великанов. Меня лодка ждет. Вели кому- нибудь из твоих ребят яблок и слив получше отобрать. Там в лодке сумка лежит.
Уехал начштаба. Он никогда долго не оставался.
— Вас на Большой земле накормили, товарищ капитан?
— Накормили.
— Тогда устраивайтесь. Вы хотите в отдельном блиндаже или, может, со мной? У меня немецкий, просторный, со столиком, раскладушки немецкие, удобные. Четыре наката, так что снаряды и мины не страшны. Конечно, бомба прямым попаданием прошибет, но самолетов уже почти месяц не было.
— Давайте с вами.
— Вот сюда спускайтесь, не бойтесь, ступеньки крепкие. Моя койка справа. Я вам сейчас полку освобожу для вещей. Вы бы, товарищ капитан, хоть воротничок расстегнули. А то, может, пойдем искупаемся. Немцы вечером в полдевятого начинают, в девять кончают. Выкупаемся, поплаваем, отдохнете, часов в семь поужинаем, отметим знакомство. У меня есть, чем отметить. В двадцать два ноль-ноль ребята мне по телефону рапортуют, у нас нитка к каждой самоходке протянута, я доложу дежурному в штаб полка на ту сторону, и порядок. Хозяйство я все с утра покажу, плацдарм маленький, от берега до берега прогуляемся. Да вы, товарищ капитан, до трусов разденьтесь, здесь напрямую до реки ста метров не будет. Далеко не заплывайте. Метров пять от берега. Дальше простреливается. Да и течение посередине сильное, к немцам унести может, здесь недалеко.
Обычно Борис ужинал в блиндаже у разведчиков, но сегодня, пожалуй, надо посидеть вдвоем с капитаном. Выпили по стакану чачи. На Большой земле бесперебойно работал маленький заводик, гнали первоклассный самогон из прошлогодних виноградных жмыхов. Трехсменный круглосуточный пост охраны. Полк обеспечен полностью, соседям давали только по личному распоряжению Курилина.
После чачи капитан разговорился. Будто корсет с него сняли. Смеялся, расспрашивал Бориса о полковом начальстве, рассказал немного о себе. Оказалось — ленинградский студент, кончил два курса автодорожного, в армии — с начала войны. На два года старше Бориса.
— А почему только два курса? Что, не сразу после школы попали в институт?
Капитан сухо сказал:
— Так получилось.
О военном своем пути Шерешевский говорил скупо. Воевал сперва на севере, с лета сорок второго после лейтенантской школы — на Западном фронте. Был на Курской дуге. Несколько легких ранений.
— Везло, царапало только.
Перед сном еще выпили. Шерешевский предложил "на ты".
— Мы же студенты, а не офицеры. Не настоящие офицеры. Когда это студенты друг другу выкали?
Без пяти шесть, как всегда, Бориса разбудил дежурный связист.
— Пора, товарищ лейтенант.
Стараясь не разбудить похрапывающего Шерешевского, Борис быстро оделся (по утрам все-таки прохладно), в землянке связистов выслушал донесение комбата-3, старшего лейтенанта Мурыханова, командовавшего в эту смену четырьмя врытыми в землю боевыми машинами на передовой, тут же отбарабанил рапорт дежурному в штабе полка на Большой земле. Вышел на полянку перед блиндажом. Полянка не настоящая, месяц назад немецкими снарядами расчищенная… За Днестром солнце уже поднялось над горизонтом, и косые его лучи ласкали лицо, обдуваемое легким прохладным ветерком. Настроение — щенячье.