Почему, собственно? Вчерашний вечер? В первый раз за все годы в армии встретил человека, с которым можно и хочется разговаривать. То есть говорить научился со всеми, приятелей всегда полно, но на самом деле — три года одиночества. А здесь, вроде, можно заслонку открыть. Подожди, Борька, не спеши радоваться. Капитан этот, конечно, свой парень, разговор поддержать может, но насквозь не просвечивается. Что партийный — ничего не значит. Все офицеры партийные, да и самому Борису все труднее отговариваться.
Сунул голову в блиндаж.
— Подъем, капитан! Уже солнце во всю шпарит, скоро немцы утреннюю побудку начнут, надо искупаться успеть. Вставай, вставай, нечего! Сегодня будешь весь день с Малой землей знакомиться. Имей в виду, мы пехотными сортирами пользуемся, отсюда метров триста, азимут шестьдесят, если забыл — восток-северо-восток.
Вдоль берега до передовой полкилометра. Спрыгнули в ход сообщения. Молоденький лейтенант, комвзвода, сидевший на шинельной скатке у пулеметного гнезда, лениво поднял голову.
— Привет, Борька. Куда так рано собрался?
— Вот, познакомься, капитан Шерешевский, наш новый ППШ-1. Показываю Малую землю. А это лейтенант Веселов, пехота — царица полей. Сторожит неусыпно, чтобы немцы по глупости снова войну не начали. Их окопы параллельно нашим дугой метров в восьмидесяти- ста по всему передку проложены. Но уже давно тихо. Кроме утренних и вечерних получасовых концертов сутками ни одного выстрела. Такое неподписанное перемирие. Ладно, Александр Иванович, пошли дальше, а то к завтраку опоздаем. Ход сообщений вырыт на совесть, почти всюду в рост, так что можно не нагибаться. Кое-где, однако, есть халтурные участки. Так ты там голову все-таки наклоняй: перемирие перемирием, а вдруг какой-нибудь ретивый снайпер захочет лишнюю галочку на прикладе вырезать.
Через минут пятнадцать тупик.
— Здесь, Саша, придется по земле. Метров пять. Кто по-пластунски, кто пригнувшись. Сплошной камень. Когда рыли, лень было долбить.
Ногу на ступеньку, прыжком вверх. Слегка наклонившись, несколько неспешных шагов и снова в окопе. Обернулся. Посмотрим, капитан, что ты за птица.
Шерешевский уже наверху. Выпрямился во весь рост, посмотрел в сторону немцев и, словно нехотя, медленно прошел перемычку. Фанфарон!
Фруктовый сад кончился. На краю леса несколько врытых в землю самоходок и танк. За танком на расстеленных плащ-палатках перед большой землянкой человек десять молодых офицеров и солдат.
— Старшой, выходи, начальство прибыло.
Из землянки поднялся высокий худой старший лейтенант.
— Привет, Фазли! Какое мы тебе начальство? Знакомься, новый ПНШ-1, капитан Шерешевский. Комбат-3, старший лейтенант Мурыханов. Вы завтракать собрались? Нас покормите?
После завтрака пошли лесом. Собственно, по окопам Борис повел сначала только с тем, чтобы посмотреть, как Шерешевский тот кусок переползать будет. Саша, конечно, понял и марку не уронил. Некоторые сосунки бравируют по неопытности. Но этот, вроде, войну понюхал, глупое безрассудство от настоящей храбрости должен отличать. Значит, понимал, что испытание проходил: может ли рискнуть, страх преодолеть? Может. Для Бориса это было важно. Люди, не умеющие заставить преодолеть страх перед физической опасностью, теряющие достоинство и облик человеческий, вызывали в нем брезгливую жалость. Понимал, что они не виноваты, так устроены, но противно.
Дошли до явно обжитой поляны. Сколоченные из гладко обструганных досок столы под навесом, несколько больших палаток, бревна землянок аккуратно покрыты дерном, земля подметена. Проходивший быстрым шагом из одной палатки в другую офицер с папкой в руках козырнул, улыбнулся и кивнул Борису.
— Это Александр Иванович, штаб пехотной дивизии, а от силы один полный батальон наберется. Ты сюда из Одессы ехал. Небось техники и пехоты на той стороне хватает?
— Хватает.
— То-то и оно. А нам ничего не дают. Слава богу, немцы не рыпаются. Значит, к удару готовимся. Недолго нам здесь загорать. Ты меня подожди немного, я в эту землянку к дивизионному переводчику загляну, книжку поменять.