Бориса выписали из госпиталя только в конце января сорок пятого. Прощальная вечеринка в маленькой двухкомнатной квартире: четверо уезжающих офицеров, и, соответственно, столько же медсестер. Утром Борис прибежал в госпиталь, получил направление в офицерский полк резерва Третьего Украинского, в город Тимишоары на западе Румынии на границе с Сербией, продаттестат, немного денег. Впрочем, у Бориса еще оставалось тысяч двадцать лей от карточных выигрышей последних недель.
Поезд Тульча-Бухарест отошел точно по расписанию. В офицерском вагоне было свободно. Борис давно решил: ни в какой полк резерва он не поедет. Хуже нет тыловых бездельных частей. Бессмысленная унизительная муштра, в основном строевая подготовка, чтобы фронтовики не разболтались. Конечно, все это не надолго. В Венгрии идут бои, вакансии освобождаются, но опять привыкать, знакомиться, приспосабливаться. Из редких писем Полякова Борис знал: полк где-то за Дунаем на юго-запад от Будапешта, в районе большого озера Балатон. Ничего, найдет. А пока несколько дней погулять в Бухаресте, город посмотреть, с Александром Абулиусом поболтать.
Еще давно, только Борис начал выходить в город на костылях, в одном кафе на берегу Дуная он разговорился с хорошо одетым румыном лет тридцати. Румын оказался евреем из Бухареста, владельцем маленькой мастерской по ремонту пишущих машинок, который регулярно приезжал в Тульчу, где у него была клиентура. Абулиус прилично говорил по-немецки, и общаться с ним было интересно. Его очень занимала экономическая система Советского Союза.
— Послушай, Борис, а если я приеду в Россию, я смогу работать? Я хороший механик, все системы машин знаю.
— Сможешь. У нас есть мастерские, поступишь на службу, если советское гражданство дадут.
— Я не хочу на службу, я хочу свою мастерскую.
— Не выйдет, Алек, у нас социализм.
— И я должен буду каждый день ходить на работу?
— Само собой. Утром приходить, вечером уходить.
— А если я сегодня заработаю столько, что мне и на завтра хватит?
— Во-первых, не заработаешь, а во-вторых, все равно должен будешь ходить.
— Не поеду в Россию.
И вот Борис идет по вечернему Бухаресту, ищет Страде Вультур, 14, квартиру своего друга, Александра Абулиуса. Идет, как ему еще в Тульче умные люди советовали, прямо по мостовой, посреди узкой улочки, кобура Вальтера расстегнута, демонстративно сдвинута вперед: в Бухаресте полно железогвардейцев, русским офицерам в одиночку ходить опасно.
Райончик не аристократический. По-видимому, еврейское гетто. Кривые, темные улочки, фонарей нет, одноэтажные домишки. Вот, наконец, Страде Вультур, дом 14. Не поймешь, вроде полутороэтажный. Звонка нет, надо стучать. Уже поздно, часов 11, спят, наверное. Минуты через три встревоженный женский голос, что-то по-румынски.
— Пафтым, мадам, пафтым. Александр Абулиус.
И по-немецки.
— Это Борис Великанов, знакомый Алека из Тульчи, позовите, пожалуйста, Алека.
И тут же голос Абулиуса:
— Это ты, Борис? Сейчас открою.
Огромная, во весь дом, комната. Нечто вроде полатей наверху — спальня. Комната почти пустая, стол, несколько стульев. В углу груда чемоданов, рюкзаки. Молодая женщина в халате, лицо усталое, улыбается.
— Это моя жена, Клара. А это, Клара, тот русский офицер из Тульчи, о котором я рассказывал. Вполне приличный человек, хоть и гой, прости, меня, Борис. Молодец, что пришел. Сейчас мы что-нибудь сообразим, отпразднуем встречу. Да ты раздевайся. Я смотрю, совсем не хромаешь. Куда направляешься, на фронт, опять воевать?
— Воевать, Алек, воевать, я же больше ничего не умею. Вы, вроде, уезжать собрались? А я хотел пару деньков у тебя пожить. Бухарест посмотреть.
— Два-три дня можно. Мы с Кларой уезжаем. Через неделю из Констанцы отходит большой корабль в Палестину. Евреи бегут из Европы, Борис. Кто живой остался, конечно. Правда, союзнички ваши, англичане, как это по-русски говорится, мать их так, хозяева там и не пускают, но уже несколько транспортов благополучно прошли. И ваше командование помогает, видно не все у вас с союзниками душа в душу.
— Что же ты в Палестине делать будешь? Дикая страна, пески, бедуины на верблюдах, там и пишущих машинок, наверное, нет.
— Ничего, мы с Кларой молодые, всему научимся, может еще доведется нацбольшинством пожить.
— Это чей портрет?