Долой негодяев, проникших в ряды красноармейцев!
Да здравствуют славные герои, очищающие Север от белых банд!
Да здравствует братское единение крестьян и Красной Армии!
Командующий армией Генерального штаба
Самойло».
Этот приказ, зачитанный во всех ротах, тронул сознание широких красноармейских масс. На борьбу с позорными для Красной Армии фактами были подняты силы коммунистов и комсомольцев. Мы все в Военном совете армии вскоре с радостью заметили, как поднялась даже у рядовых бойцов ответственность за судьбу своей армии, за ее поведение, за борьбу с сильным врагом.
В результате всей этой работы и создавались крепкие, высокосознательные красноармейские полки, xpaнившие строжайшую дисциплину и революционный порядок, сплоченные вокруг ленинской партии, понимавшие классовую правду гражданина-воина, готовые к решительным и самоотверженным действиям против врага.
Когда Революционный Военный Совет Республики требовал от меня как командарма помощи другим фронтам, где боевая обстановка была более острой, я с готовностью выделял из состава 6-й армии лучшие, надежнейшие части.
Неразрывно с этой деятельностью политического отдела армии шла и работа по разложению армии противника. Тут надо сказать о том, каким было положение интервентов на захваченном ими Севере.
С занятием Архангельска интервентами гражданская власть перешла в руки эсера Чайковского, образовавшего верховное управление Северной областью при поддержке с января 1919 года этого управления белогвардейцами во главе с Миллером в качестве генерал-губернатора области. Фронт их выдвинулся к югу и, как упоминалось, достигал Шенкурска. Мурманский фронт удерживался интервентами с помощью белофиннов. В захваченных районах велась беспощадная расправа с большевиками и вообще с трудовым населением. Остров Мудьюг стал могилой многочисленных борцов за социализм и независимость Родины. С обеих сторон вспыхнула партизанская война.
Трудности Северного фронта осложнились положением на других фронтах.
Предвидя, что с началом навигации 1919 года интервенты предпримут сильное наступление на Котлас по Северной Двине, мы начали уже зимой 1918 года свое продвижение вниз по Ваге с целью задержать здесь дальнейшее распространение противника, а главное укрепиться в районе устья Ваги, чтобы с этой фланговой позиции угрожать флангам интервентов, наступавших по Двине и вдоль железной дороги. Наш фронт перед развитием военных действий шел с реки Онеги к станции Обозерской на железной дороге, от нее на Вагу (к югу от Шенкурска) и далее к Северной Двине.
Уверенность генерала Айронсайда, возглавлявшего с октября войска интервентов, в своей победе над нами была настолько велика, что в Архангельске в специально образованной интервентами комиссии серьезно обсуждался вопрос, как поступить со мной после этой победы. В своих воспоминаниях военный прокурор Северной области Добровольский вот как высказывал в комиссии свое мнение по этому поводу.[91]
«…Члены комиссии никак не могли понять, как можно осудить за принадлежность к «большевизму» лиц, не принадлежащих к Российской Коммунистической партии большевиков. Пришлось терпеливо приступить к долгим объяснениям, что с точки зрения закона приходится иметь дело с двумя преступными сообществами, из которых одно именует себя Российской Коммунистической партией (большевиков), а другое — Советской властью. Ядро второго сообщества составляют Ленин и другие, но, кроме них, в состав его входят не только партийные коммунисты, но и другие лица, сознательно, а не в силу принуждения или из-за куска хлеба примкнувшие к этому сообществу, причем иногда не в силу каких-либо идейных соображений, а просто потому, что они в порядке борьбы поставили ставку на Советскую власть. Деятельность таких лиц в объективном смысле приносит не меньший вред, и в оценке ее судебная власть не исходит из партийной принадлежности, но лишь разрешает вопрос, поскольку данное лицо является сознательным агентом Советской власти. Для иллюстрации своей мысли я просил членов комиссии ответить, чья деятельность является более преступной: какого-нибудь коммуниста или командующего против нас красными войсками генерала Генерального штаба Самойло».
Этим сладким надеждам Миллера — встретиться со мной еще раз после нашего знакомства в Петербурге, в Николаевском кавалерийском училище и в Главном управлении Генерального штаба, — не суждено было сбыться. Победа 6-й армии под Шенкурском произвела отрезвляющее действие и на Айронсайда, и на все британское правительство, и даже на моего другого хорошего знакомого по Петербургу — британского генерала Нокса.
Летом уже начались разговоры об уводе английских войск с нашего Севера. Марушевский даже внес предложение заставить англичан остаться силой оружия!
Сам Миллер, только что в начале июня утвержденный в своей должности указом «верховного правителя России», развил по поводу ухода англичан необычайно обширную корреспонденцию.
Сначала он просил Черчилля вообще оставить английские войска в Архангельске, потом умолял его оставить их хотя бы на неделю, затем мирился с оставлением только добровольцев, наконец, только запасов. Несговорчивость Черчилля заставила Миллера поочередно просить о поддержке войсками американцев, французов, шведов, сербов, чехословаков, финнов (великодушно обещая им независимость страны!), Эстляндию, донских казаков. Потерпев везде и у всех неудачу, Миллер пошел на уступки оппозиции у себя в Северной области, ввел инспекцию труда, пообещал ряд конституционных мероприятий, амнистию, наконец стал отказываться даже от диктатуры.
Лично я лишь полной растерянностью Миллера объясню, что он забыл обратиться за помощью ко мне как к своему хорошему знакомому, дабы избавить меня от позорной казни через повешение по приговору Добровольского!
Последний удар Миллеру нанес генерал Нокс, телеграфировав в Лондон коротко, но убедительно: «Когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, бесцельно помогать белым».
«Better late than never»,[92] — сказал я мысленно по адресу Нокса английскими словами русскую поговорку, — мне всегда вы казались неглупым человеком и не только потому, что подарили мне в Петербурге хорошую лондонскую сумку для носки карт».
Положение Северной области действительно было очень тяжелым, особенно продовольственное у населения: плохой урожай, отсутствие помощи от Временного правительства, бывшего на стороне кулаков и прежних владельцев. Паек от «союзников» был мал и выдавался на год. Все издержки по гражданской войне ложились на плечи широких масс.
Оставшиеся в архангельском подполье большевики, несмотря на свирепые репрессии (расстрелы производились даже по подозрению), укрепляли свои организации, вели выступления против интервентов, выпускали прокламации, подготавливали волнения и даже восстания в войсках.
Уповая на значительные силы (интервенты сосредоточили на Севере свыше 56 тысяч человек, считая экипажи эскадр) и на широко проводимые репрессии, белое правительство и союзное командование долго не сознавали безнадежности борьбы против целого народа, уверенного в своей правоте и защищавшего свое существование.
Несмотря на громадное впечатление, произведенное на «союзников» поражением под Шенкурском, тот же Миллер много позже, на совещании с общественными группами, утверждал, что положение на Севере ничего угрожающего не представляет. Долго не открывал он глаз и на состояние собственных белогвардейских войск. С легкой руки английских солдат, начавших сопротивление отправке на фронт, подняли бунт 3-й и 8-й полки. Летом на Онеге 5-й полк, перебив своих офицеров, перешел на сторону красных войск; бунтовал и лучший белогвардейский Дайеровский полк, действовавший на железнодорожном направлении, причем часть его также перешла на сторону советских войск; то же было в 7-м полку; в начале зимы Архангелогородский полк поднял восстание, охарактеризованное генерал-губернатором как «небольшое недоразумение». Начали постепенно сдавать даже наиболее надежные банды белых партизан (шенкурских и тарасовских) из кулацких выходцев. Мятежи из Архангельского района стали перекидываться на Пинегу и Печору.