— Я, тетушка Аграфена, — ответил он дрогнувшим голосом, сразу почувствовав, что ничего хорошего от этой встречи ждать нельзя.
— А я от Анастасии к тебе, мил человек, от барышни моей, — продолжала кормилица, понизив голос. — Наказала она сказать тебе, что прийти сюда сегодня не сможет, так там у нее дела сложились.
— Но почему, тетушка Аграфена? Что случилось? Несчастье какое-нибудь?
— Да как тебе сказать… Батюшка-то у нее, сам знаешь, — суровый человек. Ну и того… не поладили они что-то вчера, при гостях-то: не понравилось, вишь, ему, что не очень почтительно обошлась она с этим… грахвом. Ну, дальше больше… И запер он ее в собственной светелке чуть ли не на ключ. Запретил даже в церковь сегодня идти. А она и от завтрака отказалась, и служанок своих выгнала. Только меня вот к себе вызвала и приказала сходить к тебе.
— Так что, она так и будет сидеть теперь одна в четырех стенах?
— Ну это — дудки! Не из такого материальна сделана она, моя кровинушка. Потому и послала меня к тебе. Так вот слушай, парень. Сегодня, как стемнеет, приходи к нижней калитке и схоронись там в кусточках. А как услышишь, будто кукушка кличет, вот так: «Ку-ку», так и подходи к самой калитке, там она и выйдет к тебе. Понял?
— Понял, тетушка Аграфена. Дай Бог тебе здоровья.
— Да я что! Мне что приказали, то я и исполнила. Она ведь, Настасьюшка-то, мне что дочь родная. На руках у меня выросла. Да и ты, видать, парень путевый. Да пошлет господь вам встречу!
— А этот граф-то, — не удержался Дмитрий, — до сих пор у них гостит?
— Сегодня вечером, говорят, отправится восвояси. И слава Богу! Глаза бы его не видели!
— Чем же он тебе так не глянулся? Граф же, не мужик какой.
— Граф! — фыркнула Аграфена. — Посмотрел бы ты на этого графа! Толстый, лысый, рожа — кирпича просит. Ни дать ни взять боров закормленный. Настасьюшка-то как увидела его, так и из-за стола прочь. Вот папаша-то ее и осерчал. Ей бы сказать ему, что занемогла, мол, я или еще что такое. А она все как есть и высказала. Так тут уж такое началось! Вот ведь дела-то какие. Ну да заболталась я, а она, чай, ждет.
— Да, иди, конечно.
— Бегу, бегу! А ты, говорят, теперь за сына у Егора-то?
— Взял он меня к себе в семью.
— И это дело. Я их, Егора-то с Глафирой, давно знаю. Стоящие люди. Ну, будь здоров. Да не ходи за мной, побудь тут немного. А то, не ровен час, пойдут судачить по селу.
— Да, мне вообще надо побыть одному. Ступай с Богом. Скажи барышне, что непременно буду ждать ее…
А дома его встретил сам Егор.
— Ты откель это, сынок? От обедни, что ли? — хитро подмигнул он Дмитрию.
— Нет, тятя, уговорились мы погулять с барышней Мишульской, да не получилось сегодня.
— Не получилось, говоришь? — хмыкнул кузнец. — Вижу, что не получилось, эвон нос-то повесил. Только, может, и лучше, что не получилось. Пригожая она девица, барышня Мишульская, слов нет, больно пригожая! Да ведь, как говорится, не по себе дерево гнешь.
— Знаю, тятя. Все знаю. А только… тянет меня к ней, так тянет, что места себе не нахожу, часа теперь не могу не думать о ней. Вот не могу, и всё тут!
— Смотри, Митрий, дело твое. Но скажу я тебе: с огнем играешь.
— Что же мне делать-то, тятя?
— Не знаю, Митюша. Не знаю, что и сказать тебе. Ну да, Бог даст, все обойдется. А сейчас давай-ка выпьем по маленькой в честь праздника.
Глава пятая
Сумерки сгустились до полной темноты, когда Дмитрий Вышел из кузницы, где провел остаток дня, и, убедившись, что берег абсолютно пуст, быстро направился к заветной калитке. Здесь тоже было пустынно и тихо, и ничто не помешало ему забраться в прибрежные кусты и устроиться так, чтобы не спускать глаз со стен усадьбы. Впрочем, вскоре все окончательно потонуло в кромешной темноте и оставалось положиться только на слух.
Нервы Дмитрия были напряжены до крайности. Тьма неожиданно оказалась полной самых причудливых шорохов и звуков. Раза два ему показалось даже, что слышатся легкие шаги там, за стеной, на мраморных ступенях и чуть ли не бранные голоса у самой калитки. И только минуту спустя стало ясно, что это всего лишь шелест речных струй да тихий шепот листвы над головой.
А тьма становилась все гуще, все плотнее. Звезды, как кончики огненных копий, будто нацелились на спящую землю.
Сложное, двойственное чувство овладело Дмитрием. С одной стороны, это была радость ожидания, радость огромная, беспредельная, пронизывающая каждую клеточку его тела; с другой — тревога, даже страх перед тем неведомым, что должно произойти. Ведь одно дело — прогулки днем на лоне природы на виду у всех. И совсем иное — тайная встреча глухой ночью наедине.