Дом наш стоит недалеко от Волги, где впадает Тверца. Это место называют «балочкой». На «балочке» — старинные церковные постройки. А напротив — Речной вокзал. Летом в жару мы пропадаем на реке. На высоком берегу в зеленой траве стрекочут кузнечики. Над белыми глазастыми ромашками летают стрекозы и бабочки. У воды из песка строим замки, валяемся, загораем, с визгом кидаемся в воду. Кто умеет, плавает. Я делаю вид, что плыву. Прыгаю на одной ноге, другой бью по воде. Я боюсь глубины, и все из-за Кольки Свистунова. А на берегу плавать не научишься. К вечеру холодает — август. От остывающей земли босые ноги начинают поднывать. Вспоминаю о своих единственных туфлях, что оставила на берегу. Туфель нет. А скоро в школу. Из дома выходит Елена Петровна.
— Ты чего, дитя, плачешь? — спрашивает бабушка Елена Петровна. — Я рассказываю о своей потере. — Не печалься, что-нибудь придумаем.
Она открывает свой сундук и не спеша вытаскивает разные вещи: ткани, платья, платки. На самом дне лежат красивые сапожки, черные туфли с пряжками и коричневые на каблуке. Коричневые пришлись мне впору.
— А где граф? — спрашиваю я.
— Какой граф? — удивляется старушка.
Потом мы узнали, что Елена Петровна вовсе не графская дочка. Жила она в прислугах у какой-то тверской барыни. Барыня и награждала за службу обносками.
Я была счастлива, что у меня такие красивые туфли. Но в них мне пришлось и в школу идти. «Зачем покупать другие, — сказала мама, — нога растет. А что каблук? Каблук совсем невысокий — школьный! А ты уже второклассница».
Сколько было и радостей, и огорчений из-за этих туфель! В школе на перемене в первые дни занятий я жалась к стене, прятала ноги. Вдруг начнут смеяться, что каблуки. Но мальчишкам было ни к чему, а девочкам туфли понравились. К тому же очень скоро один каблук сломался. Сапожник сделал новые каблуки — низкие. Только вот носы у туфель почему-то стали смотреть вверх.
— Вставай, поднимайся, пора-пора-пора! — пел пионерский горн.
В трусиках и майках мы вылетаем на берег Волги, делаем зарядку, умываемся. От утренней росы ноги становятся мокрыми. Свежее утро вместе с ослепительным солнцем бодрит, создает хорошее настроение. Вот сейчас застелим кровати, уберем дачи и, позавтракав, отправимся в лес собирать сучья для прощального лагерного костра. Хорошо живется в лагере, весело. Поем песни: «Каховка, Каховка, родная винтовка...», «Дан приказ — ему на Запад, ей в другую сторону, уходили комсомольцы на Гражданскую войну», затеваем разные игры. Особенно здорово играем в войну. А каких только историй не было! Раз проснулись, а в лагере ни одного взрослого, начиная с вожатых и кончая кухонными рабочими. Туда-сюда, нет никого. Смотрим — двое мужчин дрова пилят, незнакомые, бородатые. Спрашиваем: «Взрослых не видели?» А они молчат. Глухонемые. Около лагерной линейки горбатая старушка на скамейке сидит.
— Бабушка, никого из взрослых не видели?
— Не видела, родимые, не видела, — шамкает старушка, — сама поджидаю.
Высоко на столбе, как дятел, электромонтер. Мы к нему: мол, высоко сидите, далеко глядите! Все видно. А он кепочку на глаза и только отмахивается. Не до нас ему. Так мы и бегали впустую. Решили сами, раз нет повара, сварить обед. В кладовую полезли за продуктами. Тут работник, что дрова у кухни колол, глухонемой, как закричит голосом завхоза: «Не то берете! Кто обед из сладкого варит?!»
Вот так взрослые нас разыграли. Шамкающая старушка оказалась нашей вожатой. В рот кусок сырой картошки сунула, а под ватник подушку запихала. Все незнакомые были лагерными, только переоделись, бороды напривязывали.
Но сегодня слишком свежо, и слишком низко стоит солнце. Никак не поднимется, не оторвется от земли. Неужели горн ошибся? Рано проиграл?
Да, горн проиграл рано. Потому что над нашей страной гудели немецкие самолеты. Защитники Бреста вели смертельный легендарный бой против фашизма за свободу и независимость нашей Родины. Большое красное солнце видело всю огромную страну и тихую-сонную, и начинавшую истекать кровью.
Сказано по случаю...
Война застала нас в то время, когда после долгих скитаний по частным съемным углам мы оказались в двухэтажном доме на улице Кропоткина, возле Екатерининской церкви, которая в те годы была складским помещением. Первый этаж нашего дома — каменный, второй — деревянный. Каменная часть дома и сейчас сохранилась, там какая-то мастерская. В нашем доме жило много семей. Вода с Волги, туалет во дворе один на всех. Комнатушка с одним окном в углу и без печки. До сих пор не помню, чем и как нас мама кормила. Где готовила пищу? Где мылись? Где стирали вещи? Но мы были счастливы, потому что у нас наконец своя комната. Напротив, через улицу, — поликлиника в деревянном доме, слегка похожем на церковь.