Папе партийность, как и Ефиму Бородиновскому, стоила жизни. На заводе какой-то мальчишка в курилке папироской прожег глаза в газете с портретом Кирова. Отцом заинтересовались и по поводу латышской родни. Кто живет в Риге из родственников? С кем поддерживает связь? Тогда Латвия была зарубежной страной. Отец откровенно отвечал, что в Риге, наверное, живет его брат Арвид Янович Лагздынь, что была замужем сестра, в возрасте восемнадцати лет умерла. О родственниках ничего не знает! Связи с зарубежьем нет.
Как сейчас помню. В квартиру вбегает отец. На нем сиреневого цвета рубаха. Он ее сбрасывает, говоря:
— Совсем еще новая. Феликсу пригодится! Подручного взяли, меня вызывают. Ефим бесследно исчез.
— Папа! — кричу я, выбегая в прихожую. — Я сегодня весь суп съела!
Не знала я тогда, что папу Рейнгольда Яновича Лагздыня вижу в последний раз. Не вернулся он с работы. Это было 11 декабря 1937 года. Не знала я и того, что этот съеденный суп станет началом полуголодной жизни в Калинине еще за четыре года до начала Великой Отечественной войны.
Судейская «тройка» по «Кировскому делу» уничтожила многих ленинградцев, уничтожила и нашего отца, и дядю Ефима, подвергнув их пыткам. Иначе бы они не признали себя виновными. Статья №58-59. Смерть для них была избавлением от нечеловеческих мук. «Все равно, — говорили нам в органах уже в наше время, — признавайся, не признавайся, конец один — расстрел». Не случайно музейная экспозиция в мемориальном комплексе «Медное» гласит: «Постановили: расстрелять».
Доложу по случаю...
День памяти жертв политических репрессий
Мне выпала честь четыре раза вести эти памятные встречи. Есть у нас в Твери такое общество — «Достоинство». 30 октября 2010 года общественная организация «Достоинство» девятнадцатый раз помянет жертв политических сталинских репрессий. С каждым годом нас становится все меньше и меньше. И хорошо, что не увеличиваемся в численном отношении. Чтобы не повторить! Чтобы не повторялось!
У меня два свидетельства о смерти отца: одно от новой власти, другое — от прежней. Согласно одному отец прожил 43 года: арестован 11 ноября 1937 года, расстрелян 4 января 1938 года, согласно другому — умер от тифа в дальневосточных лагерях в 1942 году. По этому документу он прожил еще четыре года! Фактически — сорок три. Похоронен на Левашевской пустоши.
Сказано по случаю...
В поисках следов отца мама обратилась и на прежнее место его последней работы. Получила справку: «Справка выдана Лагздынь Рейнгольду Яновичу в том, что он работал в Ленинградском лесном порту в качестве токаря с 8 августа 1933 года по 16 декабря 1937 года и уволен за соучастие в подрывной работе в гос. предприятии».
Такая справка была выдана маме 7 января 1957 года Ленинградским Лесным портом Министерства легкой промышленности «Главлесосплава» за подписью архивариуса Хрусталевой. А еще была выдана зарплата отца за два последних месяца. Так была оценена стоимость жизни человека!
Наступившую оттепель по отношению к репрессированным я вспоминаю с благодарностью. Она дала нам право не называться «детьми врагов народа», а нашим отцам вернула имена честных коммунистов прошедшей эпохи. Она позволила маме и брату снова жить в Ленинграде. Это было не простое возвращение. Чтобы попасть на прием, мама просиживала не одну ночь у подъезда в учреждение, где решался этот вопрос. Она была одной из первых ласточек. Получив на набережной Мойки комнату в 12 квадратных метров на двоих с сыном Феликсом, радовалась, так как в Калинине жила в восьмиметровой комнате с пятиметровой кухней, а семья состояла из пяти человек. Комната на Мойке, как и прежняя квартира на Прядильной, окнами выходила на задний двор с глухой кирпичной многоэтажной стеной. Поэтому в комнате всегда было сумрачно. Лишь кухонное окно давало представление о том, ночь на дворе или день. И не беда, что рядом с кухонным столом мамы и брата стояли столики соседей по коммуналке. Но это был Ленинград, в котором еще жило много доброжелательных интеллигентов-ленинградцев, кем бы они ни были по профессии. Дух переживших войну, блокаду города был еще жив. Да и сейчас, бывая в Санкт-Петербурге, легко можно отличить коренного ленинградца от приезжего по манере общения, по еле уловимым черточкам. Надо только уметь видеть и чувствовать.