- А ты, Вадим, где-нибудь учился?
- Нет. Я работаю. Иногда осветителем, рабочим сцены, а иногда и актёром.
- Поступал в театральное?
- Поступал, но меня не поняли! Но я им докажу! Я буду играть! Они ещё увидят, что такое белое и что такое чёрное! Вы, понимаете, игра двух цветов! Двух контрастов! Это - сильная игра!
- Прости меня, но буду откровенна. С тобой трудно говорить. А ещё труднее, видимо, общаться. Тебя скоро знакомые станут избегать. Ты останешься наедине со своими неудачами. Надо искать себя в другом.
Утром Варвара нашла Николая:
- Знаешь что, Коля, Вадимом надо заняться. Он витает в облаках, никому не верит, кроме тебя. Только ты для него авторитет. Вы хоть одногодки, но ты - взрослый человек, реально мыслишь.
- Я думал над этим. Поэтому мы с ним здесь. Но он не хочет уезжать из Москвы. Я решил сам к нему переехать. Работу по специальности найду, в заочный уже поступил, на второй курс. Постараюсь Вадима втянуть в свою профессию. Он когда-то хорошо соображал в художественной мозаике.
Варвара Алексеевна вошла в кабинет директора детского дома. Возле стола сидела плотная с густым румянцем женщина лет сорока. Рядом стоял мальчик- подросток. Зоя Петровна протягивала ему листок чистой бумаги.
- Пиши, Гриша! - Григорий косился на ручку, на лист чистой бумаги.
- Пиши, - диктовала Зоя Петровна. - Я, Григорий Горбоносов, обещаю маме и директору вести себя хорошо, не допускать нарушений. Теперь подпишись. Теперь иди к тёте Шуре, пусть она тебе даст чистую одежду. Обязательно надень новые ботинки!
Григорий вышел. Варвара опустилась на диван.
- Домой насовсем забираете?
- Нет! На время! - почему-то испугалась женщина.
- А почему не насовсем?
- Да так, - женщина налилась багровым румянцем.
- А всё-таки?
- Зарплата у меня в совхозе маленькая.
- А хозяйство?
- Огород, куры... кролики... боровок...
- Скажите откровенно, у вас мужчина есть?
- Нет у меня никого. Муж умер. Мы с ним не были зарегистрированы.
- Так для кого же вам жить? - возмутилась Варвара. - Парень в таком возрасте, что можно и сына потерять. К труду приучен, помощник будет! О чём вы думаете? - от негодования Варвара не находила слов. Зоя Петровна молчала.
- Но у меня ещё дочь есть! - тихо оправдывалась женщина. - Она в другом детском доме.
Тут Варвара окончательно взорвалась:
- Да какая вы мать! По всему свету детей раскидала! Вам Гришу доверять нельзя. Нас у мамы было пятеро. Жили в деревне. Немцы дом сожгли. Отец на фронте погиб. Да разве у одних беда была? Не бросали матери детей своих! А растили, голубили. На себя только надеялись. А вы? Мамаша-гуляша?! Молодая, сильная. В совхозе разве постольку зарабатывать надо? Спохватитесь, поздно будет. Отвыкнут от вас дети, не признают матерью. С кем старость доживать будете?
- Да уж и отвыкли, - промолвила Зоя Петровна. - Гриша домой не рвётся. Да чего рваться? Дома почти не видел. Мать второй раз лицезреет. Чужая она ему.
Женщина заплакала. - Нет у меня никого на свете. Тот был непутёвый, детей не хотел, а я родила. Этот пьянь, вон прогнала. Нет у меня никого, кроме них.
- Не понимаю я вас тогда, - уже спокойнее проговорила Варвара. - Чужие люди детей усыновляют.
- Да боюсь я, не проживу с ними. Гриша косится. Полюбит ли? Матерью не называет.
- Надо быть матерью, и полюбит, - отозвалась Зоя Петровна. - Дети всё чувствуют, всё понимают. Их не обманешь.
- Пошли, мам... - В дверях кабинета стоял Григорий. Когда он появился, никто не заметил. Мать не двигалась. Широко раскрытые глаза женщины смотрели на сына.
- Ма, пошли, - потянул за рукав растерявшуюся мать Гриша Горбоносов.
За два дня Варвара Алексеевна так привязалась к дому, к ребятам, что не хотелось уезжать. Но ехать надо - работа. Ребятишки проводили Варвару до подвесного моста через реку, пожелали благополучно доехать, приглашали опять в гости.