- У меня по этой части претензий нет, - сказал Илья.
- А у меня есть! - сказал Егорша. Он встал с табуретки, протянул гармонь Рае. - Раечка, поиграй за меня.
Затрещала изгородь у хлева.
Егорша живо подскочил к Михаилу, потянул его за рукав:
- Ну-ко, дядя, нечего с огородой воевать. Дедкино это строенье.
В толпе рассмеялись.
- Что? Надо мной смеяться? Надо мной? - Михаил яростно заскрипел зубами, отбросил в сторону Егоршу.
- Миша! Миша! - закричали в один голос женки. - Что ты? Одичал?
Федор Капитонович, спускаясь с крыльца, брезгливо бросил:
- Ну, теперь будет праздник.
- А, товарищ Клевакин! Наш северный Головатый! - Михаил изогнулся в поклоне.
Две-три бабы прыснули со смеху, но всех громче захохотал Петр Житов, потому что это он так окрестил Федора Капитоновича.
В сорок третьем году Федор Капитонович двадцать тысяч рублей внес в фонд обороны. О его патриотическом подвиге шумела вся область. Газеты его называли северным Головатым. Его возили в город, вызывали на каждое совещание в районе, и только пекашинцы посмеивались, когда на собраниях ставили им в пример Федора Капитоновича. Верно, внес Федор Капитонович деньги в фонд обороны, и деньги немалые. Да откуда они у него взялись? Почему у других их нету?
- Иди-иди, - сказал, нахмурившись, Федор Капитонович Михаилу. - Мал еще, сопляк, с людями-то разговаривать.
- Я мал? Я сопляк? Нет, ты постой! Постой. Как деньги за самосад драть, ты тогда не говоришь, что я сопляк!..
Михаила обступили бабы.
- Миша, Миша, - стала уговаривать его Варвара. - Разве так можно?
Она оттащила его в сторону.
- Варка, а ты мягкая... - сказал Михаил, обнимая ее.
Варвара рассмеялась.
- Молчи, не сказывай никому. Про это не говорят.
- А почему?
К ним подошла Лизка:
- Пойдем домой. Докуда еще будешь смешить людей?
- Домой? - Михаил топнул ногой. - Нет. Гулять будем. Егорша, где Егорша?
Егорши в заулке не было. Бабы расходились по домам.
Ворот новой рубашки у Михаила был распахнут сверху донизу. Одна пуговица висела на нитке. Лизка, вздыхая и качая головой, привстала на носки, оторвала эту пуговицу, и тут ей показалось, что еще одной пуговицы нет на вороте.
- Стой! - закричала она на брата, сразу вся расстроившись.
Но Михаил, подхваченный Варварой, уже двинулся вслед за бабами. Он ревуче запел:
Шел мальчишка бережком,
Давно милой не видал...
Лизка оглянулась по сторонам, увидела Петьку и Гришку.
- Ребята, хорошенько все обыщите. За избой посмотрите. Он, лешак, кажись, пуговицу потерял.
Затем она сбегала в верхние избы, закрыла окошки. Близнецы, присев на корточки, старательно оглядывали то место, где недавно топтался их брат. Сдвоенные голоса Варвары и Михаила доносились из-за дома с улицы.
- Ребята, - сказала Лизка. - Никуда не уходите. А придет Степан Андреянович, скажите, что я скоро прибегу. Уберу тут все. - И она побежала догонять брата.
4
Вставало утро. Познабливало. За Пинегой, над еловыми хребтами, разливалась заря - красные сполохи играли в рамах.
Варвара, слегка покачиваясь, шла пустынной улицей, простоволосая - платок съехал на плечи, - и злыми, тоскливыми глазами поглядывала на окна.
Господи, сколько ждали этого праздника, сколько разговоров было о нем в войну! Вот погодите, придет уже наш день - леса запоют от радости, реки потекут вспять... А пришел праздник - деревню едва не утопили в слезах...
Поравнявшись с домом Марфы Репишной, Варвара привстала на носки, яростно забарабанила в окошко:
- Марфа! Марфушка! Принимай гостей!
В избе зашаркали босые ноги. Темные гневные глаза глянули сверху на нее:
- Бесстыдница! Орешь середь ночи. Бога-то не боишься.
- А, иди ты со своим богом! Я плясать хочу! - Варвара топнула ногой, взбила пыль на дороге.
Немо, безлюдно вокруг. Сухим, режущим блеском полыхают пустые окошки. И тоской, вдовьей тоской несет от них... Ну и пускай! Пускай несет. А она назло всем петь будет - хватит, наревелась за войну!
И Варвара, круто тряхнув головой, запела:
Во пиру была да во беседушке,
Ох, я не мед пила да я не патоку,
Я пила, млада, да красну водочку.
Ох, красну водочку да все наливочку.
Я пила, млада, да из полуведра...
Тявкнула гармошка в заулке у Василисы, а затем петухом оттуда выскочил Егорша. Волосы свалялись, лицо бледное, мятое, к рубашке пристала солома - не иначе как спал где-то...
- Ну, крепко подгуляла! Значит, из полуведра?
- Да, вот так. Еще чего скажешь?
- - Ты хоть бы меня угостила.
Варвара скептическим взглядом окинула его с ног до головы.
- Кабы был немножко покрепче, может, и угостила бы.
- А ты попробуй! - вкрадчивым голосом заговорил Егорша.
- Ладно, проваливай. Без тебя тошно.
Варвара стиснула концы белого платка, пошагала домой.
- Ты куда? - обернулась она, заслышав сзади себя шаги.
- Вот народ! - искренне возмутился Егорша. - Праздник сегодня, а у них все как на похоронах.
- А и верно, Егорша! Праздник. Давай вздерни свою тальяночку.
И взбудоражили, растрясли-таки деревню. Бледные, заспанные лица завыглядывали из окошек. Но что-то невесело, тоскливо было Варваре, когда она подходила к своему дому. И даже восход солнца, нежным алым светом затрепетавший на белых занавесках в окнах, на ее усталом, осунувшемся лице, даже восход солнца не обрадовал ее.
Она тяжело вздохнула и толкнула ногой калитку.
- Спасибо.
Егорша сунул ногу в притвор:
- Погоди! За спасибо-то и по радио не играют...
- Чего?
- Холодно, говорю. Погреться пусти... - Егорша зябко поежился и остальное досказал глазом.
- Ах ты щенок поганый! Глаза твои бесстыжие!
- Ну, нашлась стыдливая...
Калитка резко хлопнула. Белая нижняя юбка заплескалась над ступеньками крыльца.
Лицо у Егорши вытянулось. Жалко, черт побери! Не с того, видно, конца заход сделал. Но не в его характере было долго унывать: сегодня не выгорело, в другой раз выгорит.
Он развернул гармонь, голову набок - и пошел плеваться крепкими, забористыми припевками.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Где-то по городам, далеко-далеко за синими увалами лесов, шумно шагала лучезарная Победа - об этом изо дня в день трубили газеты. Уже и первые эшелоны с демобилизованными загрохотали по Руси. А пекашинцам - черт бы побрал их глухомань! - только и оставалось, что ждать. И ждали. Ждали, томительно высчитывая дни: когда же, когда же приедут родимые?