Савас указал пальцем на дверь:
– Плохие люди идут. Здесь. Да.
– Я понимаю, что мы не сможем их остановить, – сказала графиня. У нее уже созрел план действий, но неожиданно для себя она спросила: – Скажи, мы сумеем уйти отсюда, только ты и я? – Она пошевелила пальцами, имитируя идущего человека, ткнула пальцем сначала себе в грудь, а потом в телохранителя.
Алтан кивнул:
– Да. Вы хотите?
Карла не ответила. Сверху до нее доносилось треньканье струн и сонные голоса.
Она молча покачала головой.
Савас указал на дверь в сад:
– Они хотят идти туда. Чтобы другие не видели. – Он отодвинул засов парадной двери, оставив только запертый замок. – Но мы заставим их идти сюда. – Серб обвел рукой холл, кивнул в сторону лестницы и показал, как натягивает тетиву лука и выпускает стрелу. – Когда много мертвых, они уйдут.
Итальянка поняла его план. Заставить бандитов прорываться через парадную дверь, с Рю-дю-Тампль, где есть шанс, что их кто-то увидит и позовет на помощь. Затем превратить холл первого этажа в зону обстрела, защищая лестницу с площадки второго этажа перед гостиной и спальней хозяйки. Если погибнет достаточно много врагов, если цена для них окажется слишком высокой – а Карла не сомневалась, что ее слуга сумеет постоять за себя, – остальные отступят.
Женщина почувствовала, как в ее сердце снова затеплилась надежда.
– Да, да. Хорошо, – закивала она. – Матиас был бы доволен.
Дидье принес пару канделябров, а Дениза зажгла все лампы. Наверху смычки с явной неохотой скользили по струнам.
– Мне идти туда? – Карла указала наверх.
Алтан пожал плечами, потом кивнул:
– Одна свеча. Не больше.
Карла села, прижав свою виолу да гамба к животу. Поза была неудобной, но ей кое-как удалось приспособиться. Она понимала, что когда играет на инструменте, вибрации передаются внутрь тела и музыка заполняет весь доступный ребенку мир. Графиня играла ему с самого начала беременности и знала, что малышу это нравится. Музыка питала его так же, как кровь матери.
Итальянка играла и для своего умершего ребенка, Борса, пока он развивался у нее внутри. Даже теперь ее успокаивала мысль, что вся его жизнь была наполнена чистейшей красотой. А если – как утверждал Матиас, пересказывая теорию Петруса Грубениуса, – в утробе матери нет времени, а есть только состояние «Before Time», вневременья, то Борс слушал ее музыку через ту самую вечность, которая существовала до сотворения мира. Карла взяла смычок и посмотрела на детей Симоны. В полутьме их глаза были широко раскрыты, и она не могла с уверенностью сказать, боятся они или нет.
– Мы не играли для королевы, но будем играть для вашей мамы, – сказала она.
По знаку графини они заиграли пьесу, которую она сочинила специально для бракосочетания Генриха Наваррского и Маргариты. Рондо на четыре голоса – вокальная партия в исполнении Мартина и три инструментальные. Антуанетта играла на блок-флейте и все время импровизировала, хотя катастрофы при этом – благодаря суровым взглядам Карлы – случались редко.
Раньше графиня де Ла Пенотье во время репетиций старательно добивалась слаженного звучания. Но сегодня утром она играла для себя и своего ребенка. Карла закрыла глаза. Если ее сыну или дочери вообще не суждено появиться на свет, если этому малышу ничего не суждено узнать, кроме вечности, то она попытается сделать все возможное, чтобы наполнить эту вечность красотой, а не страхом. Музыка – дерево инструментов, свитые из жил струны, кожа ее пальцев – переносила ее в тот, бесконечно далекий, мир до начала времен.
Если они с ребенком умрут вместе, то соединятся в другом мире за границей времени. Итальянка подумала о муже, душа которого была почти такой же большой, как вечность, – как и всякая праведная душа, заметил бы сам Матиас. Эта душа сможет объять все, в том числе и утрату. Карла жалела, что заставит его так страдать, но знала, что ее любимый выдержит это, а потом воссоединится с ними – в этом она была уверена, потому что не могла представить себе рай, который его отвергнет. Ребенок был с ними, здесь и сейчас. Они играли втроем. Карла почему-то не сомневалась, что еще не родившийся малыш знает своего отца и через нее чувствует его присутствие.
Когда слова застряли у Мартина в горле, ее рука не дрогнула.
Когда Антуанетта опустила флейту, она и бровью не повела.
Когда Люсьен и Шарите перестали играть, она продолжила музицировать одна.
Когда во всем доме стали биться стекла, Карла не открыла глаза и не пропустила ни ноты. Она играла, передавая свою любовь ребенку, и он слушал ее.