Маленькому слуге каким-то образом удалось надеть седло на это огромное животное.
– Грегуар, это же ломовая лошадь. Она чуть ли не выше меня! – сердито хмыкнул Матиас.
Мальчик пробормотал что-то неразборчивое, и Тангейзер указал пальцем себе на ухо.
– Это самая лучшая лошадь. – Грегуар предпринял вторую попытку. – Посмотрите на нее – спокойная, сильная, не пугливая. Все остальные, красивые кони, испугались стрельбы, дыма и запаха крови, а эта жевала сено. Остальные лошади деревенские, а она знает Париж. Ее ничто не испугает. И еще – она не убежит, когда вы оставите ее у таверны. И еще – вы будете сидеть высоко над грязью. И еще – в Париже столько народу на улицах, прямо от стены до стены, а Клементина уберет толпу с вашего пути. И еще, самое главное – я прислонил ухо к ее груди и услышал, что у нее сердце большое, как церковный колокол.
– Клементина? – Тангейзер рассчитывал на другую кличку, больше подходящую для боевого коня.
– Мне кажется, что она Клементина. Вам не нравится?
– Мне нравится, – вмешался Юсти. – Я тоже считаю, что ее зовут Клементиной. Самое подходящее имя.
Мальчики смотрели на иоаннита, словно ожидая вердикта Соломона.
– Мне тоже нравится, – согласился рыцарь.
Он подошел к громадной кобыле и посмотрел на нее, давая ей время для знакомства. У Клементины не было никаких причин ему доверять, и она поступила мудро – просто фыркнула, отложив окончательное суждение. Тангейзер не стал проверять ее зубы, поскольку она сочла бы это унизительным – а портить отношения с лошадью было все равно что вступать в спор со святым Иеронимом. Госпитальер пробормотал несколько ласковых слов на турецком и был вознагражден ржанием, от которого у него завибрировала грудная клетка. Посчитав это предварительным согласием, Матиас вскочил в седло.
Грегуар точно отрегулировал длину стремян, и как только зад Тангейзера коснулся кожаного седла, он понял, что парень выбрал превосходную лошадь. С этой высоты, которая сама по себе вызывала изумление, все мерзости внизу – сложенные словно вязанки дров тела, солдаты, шлепающие по засохшей крови и раздевающие мертвых, влажные облака порохового дыма – выглядели не такими гнетущими. Даже воздух казался не таким отравленным, хотя назвать его чистым все же было нельзя. Свет на востоке стал ярче. Бедра, позвоночник, сердце – все тело Матиаса слилось с могучим живым существом, независимым от него, с большой и чистой душой, бесстрашной, несмотря на все перенесенные тяготы. Он почувствовал, как восстанавливаются его душевные силы.
– Грегуар, твое умение разбираться в лошадях и людях не знает себе равных. Это бесценный дар, – заявил он своему лакею.
Однако увидев, как после этих слов суровый внутренний мир Грегуара озаряется золотыми лучами солнца, Тангейзер подумал, что нужно сдерживать себя и не переусердствовать с похвалой, особенно искренней.
Настроение его улучшилось, и он посмотрел на Юсти:
– Ну что, заключаем союз? Втроем?
Похоже, лошадь придавала мужества всем, кто находился рядом, – юный протестант поклонился:
– Если вы берете меня с собой, хозяин, я вас не подведу.
– Тогда хватайтесь за стремена и держитесь крепче. Слишком много у меня было непредвиденных задержек. Теперь мы не остановимся, пока не проедем виселицы.
Клементина пустилась рысью, от которой дрожали дома. Ее судьба, ее жизнь, ее предназначение состояли в том, чтобы таскать груз на пределе своих сил – груз, отмеренный жадными людьми, для которых каждая унция была на вес золота. Наградой ей служила мякина, которую отмеряли те же скупые души. Казалось, сам факт, что кобылу впрягли в такую невесомую субстанцию, как воздух, и попросили везти такой ничтожный груз, наполнил ее радостью. Тангейзер был все равно что жаворонок, севший ей на спину, и он чувствовал себя лакомством. Из всех его любимых коней, в том числе боевых, внушавших ему больший страх, чем любой человек, он не мог припомнить такого бесстрашного животного – включая старого друга Бурака, названного в честь крылатого коня, с душой такой же благородной и утонченной, как у Карлы. Клементина была словно порабощенная богиня, сбросившая наконец свои оковы. И подобно богине, она испытывала жалость к невежественным людям, окружавшим ее.
Матиасу оставалось лишь надеяться, что лошадь замедлит шаг, когда ее попросят.
Через несколько кварталов кровавая бойня осталась далеко позади. Они добрались до причалов на берегу Сены. На фоне светлеющего неба виднелись башни собора Нотр-Дам, а с воды даже подул легкий ветерок.