Внизу шумела и плескалась баня, но интересовали совсем другие звуки – голоса, доносившиеся из дворика за стеной. Чеда глянула туда и увидела троицу со шкатулкой, а напротив – заказчика.
Это оказался высокий широкоплечий мужчина в дорогом коричневом таубе и с двумя саблями на поясе. Но страх внушали не сабли, а борода, расчесанная как ласточкин хвост, и татуировки в виде змей, обвивающие предплечья и запястья. Масид Исхак Воинства Безлунной ночи. Вождь сотен, тысяч кочевников, остатков двенадцати племен, правивших когда-то пустыней Шангази.
Все шарахани знали этого человека. Чеда никогда раньше не встречала Масида, но видела последствия его деяний: сожжение рынка благовоний было далеко не первым. Несколько лет назад Воинство добралось до королевского поставщика деликатесов, доставлявшего во Дворец изысканное и редкое мясо горных оленей с юга. Мятежники отравили мясо, надеясь, что Короли съедят его во время Новогоднего пира. Покушение на владык не удалось, но восемнадцать придворных скончались от отравления.
Короли этого не простили. За каждого убитого они ответили десятикратно, хватая с улиц мужчин, женщин и детей – бедняков, недавно пришедших из пустыни в поисках лучшей жизни.
Их заставили есть то самое отравленное мясо, а трупы выбросили в реку, чтоб каждый мог видеть, как они возвращаются в пустыню. Серебряные копья выстроились по берегам и стреляли в каждого, кто пытался вытащить тела.
В ответ Воинство Безлунной ночи похитило девочку, которая вот-вот должна была вступить в ряды Стальных дев и отправиться в пустыню. Ее посадили на кол и оставили умирать на вершине бархана.
Короли нашли ее. В гневе они отобрали две дюжины девочек того же возраста, что их Дева, и подвесили за щиколотки на столбах, вкопанных у северной гавани. Там несчастные, умершие от истощения, провисели двенадцать дней. Девы и Серебряные копья охраняли трупы, следили, дошло ли послание: если жители Шарахая не отвернутся от врага, то так и будут кровью платить за кровь.
Это был порочный круг, но человек, стоявший внизу, не желал его разрывать.
Он достал из сумки футляр для свитков, осторожно повернул охватывавшие его костяные кольца в особом порядке – код наверняка доставили еще с неделю назад.
Закончив, Масид сломал восковую печать, достал листок пергамента, велел женщине:
– Иди. Забери вторую, встретимся на корабле.
– Отправляюсь, – ответила та, и все четверо покинули переулок.
Чеда подумала, не последовать ли за ними, но решила, что видела достаточно. Чтобы узнать больше, пришлось бы заглянуть в пергамент Масида, а составлять план было некогда.
Солнце клонилось к закату, наступало время Бет За'ир, и желание вернуться домой, убедиться, что Эмре жив и здоров, становилось сильнее, особенно теперь, когда она узнала, что дело касалось Воинства.
С каждым шагом тревога росла, но по-настоящему Чеда испугалась, когда вошла в пустой дом.
Закат умер. Холодный ветер пронесся по городу, ночь растекалась, как гной из раны; еще немного, и асиримы просочатся на улицы.
Чеда вздрогнула, краем глаза заметив тень. Замерла, задержав дыхание… но это была всего лишь бродячая собака. За ней ней трусила другая, третья. Они бежали настороженно, то останавливаясь и прислушиваясь, то снова устремляясь вперед. Но вот и собаки исчезли, а Эмре все не было.
Осознание обожгло Чеду, как горячий ветер пустыни.
Эмре не вернется. Что-то пошло не так.
Решившись наконец, Чеда заслонилась от ветра концом тюрбана и, поддев ногтем крышечку медальона, вынула бледный сухой лепесток с ярко-голубым кончиком.
Как это было похоже на тот день, одиннадцать лет назад, когда мама отвезла ее к Салии, пустынной ведьме! День, когда жизнь изменилась навсегда. День, когда умерла мама.
Неужели сегодня река жизни вновь повернет? Неужели опять Чеде придется увидеть, как умирает дорогой сердцу человек?
Она взяла легкий, как лунный луч, лепесток и положила под язык.
Вкус напоминал одновременно жасмин, розмарин и мускат, но запах был цветочным ароматом адишар – уродливых, искривленных пустынных деревьев, рождавших эти бледные цветы.
Закололо кожу, задрожали губы. В соседнем доме запело стекло: чьи-то пьяные пальцы водили по краю хрустального кубка. Чеда как всегда почувствовала цветение адишары за стеной, но теперь – сильнее, глубже, словно к этому чувству примешивался голод асиримов.
Ушла боль от заживающих после боя в Яме синяков, затряслись руки, и луны-близнецы в небе задрожали в ответ. На мгновение Чеде показалось, что она чувствует весь город: каждого мужчину, женщину, ребенка, всех несчастных, съежившихся во тьме, боящихся ночи и тех, кто приходит с ней в их великий город – тварей, рожденных, говорят, Великой пустыней Шангази.