Впрочем, он не выказал и тени сомнения. Поклонился как ни в чем не бывало.
– Завтра, Чеда. Утром.
– Завтра, – отозвалась она и выпроводила его наконец.
Наверное, не стоило с ним так, но в последнее время Тарик совсем обнаглел, решил, что может на нее давить.
Чеда вернулась к Эмре, кое-как напоила его водой. Он сглотнул, но не проснулся. Его дыхание выровнялось – хороший знак, – а бледность не уходила, на пепельно-сером лице выделялись синюшные губы.
Забрав сумку, Чеда вышла из дома. Ей страстно хотелось узнать больше о послании, но нужно для начала позаботиться о друге.
В Ямах было пусто и тихо. Десять учениц выстроились парами, а одиннадцатая, Амал, спокойная девушка, прекрасно владеющая мечом, давала им задания, заменяя Чеду.
– Отлично справляешься, – похвалила Чеда. – Девять барханов, а потом три круга вокруг Ям. Увидимся через неделю.
Амал поклонилась и подняла меч, становясь в стойку. Остальные ученицы, девочки от пяти до тринадцати, замахали на прощание. Чеда чувствовала себя виноватой за такой вот куцый урок, но слишком многое нужно было сделать.
Из Ям она отправилась на Желоб и дальше, в аптеку Дардзады. Сквозь неплотные ставни Чеда видела его дородную фигуру – он разговаривал с каким-то тощим, нервным типом. Под окном, на маленьком столике, три курильницы выпускали тонкий дымок: мирра, амбра и сандал, чтобы задобрить пустынных богов, особенно Бакхи.
Дардзада обладал в городе особой репутацией и положением, даже дом его был построен из камня, а не саманных кирпичей, как базар и лачуги бедняков. Дардзада знал нужных людей. Большинству он казался просто аптекарем, сведущим в травах и мазях, но на деле оброс не менее обширными связями, чем Осман: за высокую плату мог указать место, где продают «поцелуй Иеринде» – мед из ульев каменных пчел, живущих далеко в пустыне, пыльцу адишары или, в особых случаях, целые лепестки. Чеда свои лепестки не продавала никому, даже Дардзаде. Никто, кроме Эмре, не знал, что она собирает их. Чеда держала это в секрете не потому что боялась смертной казни. Была и другая причина: лепестки и ночные путешествия к цветущим садам – это их с мамой тайна. А маму Чеда не предала бы никогда.
Она укрылась в тенях, прячась от разодетых прохожих, выжидая. Проскакали мимо, звеня кольчугами и конской упряжью, двое Серебряных копий – такие напыщенные, что даже по сторонам не смотрели.
Через полчаса Дардзада наконец проводил покупателя. Тот заметил Чеду на другой стороне, нахмурился, будто она застала его за чем-то личным, и зашел в дом. Чеда поправила сумку на плече и похромала в аптеку.
Дардзада, несколько располневший с тех пор, как они виделись в последний раз, сидел за прилавком, записывая что-то в учетную книгу.
Услышав перезвон стеклянных бусин занавески, он бросил на Чеду мрачный взгляд и вернулся к записям. На макушке его сияла лысина, лицо было чисто выбрито, но отсутствие бороды, наоборот, делало его старше, открывая второй подбородок.
Чеда заглянула в мастерскую: глиняная ваза полна была толстых, шипастых стеблей.
– Дардзада, мне нужно молочко чаро.
Он снова поднял глаза, заметил сумку у нее на плече и, отложив перо, вытер руки о полосатый, коричневый с золотом халат. На мгновение ей показалось, что он хмурится, потому что знает о футляре… но нет, она просто переволновалась.
– Ранена? – спросил Дардзада.
– Это не для меня.
На его лице будто бы промелькнуло облегчение. Впрочем, если и промелькнуло, то слишком мимолетно.
– Тогда иди в другую аптеку. – Он снова взялся за перо. – Я не нанимался латать твоих тупорогих трущобных дружков.
– У меня есть деньги.
– Не нужны мне твои деньги.
– Я приготовлю чаро сама.
Тяжелый вздох.
– Ладно, только быстро.
Она вошла в мастерскую, от пола до потолка заставленную шкафчиками, увешанную полками, на которых теснились ингредиенты для любых лекарств, бальзамов и мазей. С ее переезда ничего не изменилось.
Одиннадцать лет назад Дардзада сдержал свое слово и взял Чеду к себе после маминой смерти. Сперва он был просто строг, но чем сильнее Чеда отбивалась от рук, тем суровее становились его наказания, особенно когда она начала шляться по улицам с Эмре и другими приятелями. В конце концов она, не выдержав, ушла жить к Эмре и его брату Рафе.
Чеда достала из вазы стебель чаро, отрезала кончик и, бросив стебель на рабочий стол шипами вниз, принялась раскатывать его скалкой, выжимая молочко. В детстве она ненавидела эту работу, но теперь почему-то скучала по ней. Возня с чаро напоминала, что в жизни есть что-то кроме боев, тренировок и поручений Османа. Напоминало о пустыне, возвращало Чеду к самой себе.