Об отношении к бесплатному
Один наследник получил прекрасное богатое наследство, а поскольку цену, какой это наследство создавалось, он не знал, и получил его, не прилагая никаких усилий, то принялся тратить…
Праздники, наслаждения, увеселения, азартные игры… И подготовка к этим мероприятиям вошла для наследника в обычный круговорот событий.
Наследник тратил и тратил, пока не стал испытывать нужду, которая, как обычно, возникла внезапно. Тогда наследник принялся экономить, чтобы сносно жить на оставшиеся средства, и искать возможности заработка, что было для него затруднительно, поскольку наследник привык тратить, а не зарабатывать.
Так наследник заблаговременно привел себя к нищенскому состоянию, хотя, если бы изначально тратил разумно, мог бы жить и жить…
Наследство в данной притче – это здоровье, данное родителями. Поскольку здоровье в молодости кажется многим неисчерпаемым и даже тем, о чем думать не стоит, то многие чрезмерно тратят его на заработки, на наслаждения и удовлетворение страстей. Однако здоровье любого человека не неисчерпаемо и приходит в негодность, особенно при невоздержанной его трате. Жаль, что осознать ценность здоровья можно, только лишаясь.
О невозвратном залете
Одна птичка очень любила летать, она летала среди лесов и полей, среди гор и зданий… Она весело пела и танцевала прямо на лету. Летала, летала, но однажды залетела в скворечник, и до того в этом скворечнике было сытно и тепло, что птичка перестала летать и петь, а начала делать ремонт в скворечнике, устилать его пухом, выводить и растить птенцов, заниматься еще множеством дел, о которых понятия не имела, когда просто летала. И до того увлеклась она скворечником, что забыла о полетах и пении, танцах и природе – все заменил ей скворечник.
Мораль состоит в том, чтобы в своих полетах мы никогда не залетали так далеко и безвозвратно, как эта птичка.
О бессмысленности споров с хищниками
Как-то одному барану волки вынесли нелепый приговор, оттяпали ему одну ногу, и у барана осталось только три. Не помню, за что оттяпали, суть не в этом, а в том, что баран, вместо того чтобы зализывать раны и оставить в покое волков, чей естественный аппетит и заключался в том, чтобы лишать баранов не только частей тела, но и жизни, принялся жаловаться на них.
В поисках справедливости, которые начал этот баран, не было ничего предосудительного, но начал он жаловаться на волков тем же волкам, которые имели, правда, более высокое положение в стае.
Смешно, конечно, объяснять волку, каким бы положением тот ни обладал, что грешно кушать баранов, в то время когда волки баранами и питаются. Ну не умирать же им всем, не лишаться же пищи и кормушки?! Однако надежда у барана была, и заключалась она в том, что баран рассчитывал найти среди волков, образно говоря, барана, который бы пожалел его, наказал бы волков, безвинно осудивших его, и вернул бы ему его ногу.
Баран – он и есть баран, что с него взять? Уж каким образом баран рассчитывал вернуть себе ногу, причем давно съеденную, – об этом баран не думал, но ему казалось, что ее можно где-то найти и как-то пришить. Вот таким бараном был этот баран, и, как всякий баран, он был очень упорным в достижении цели.
Писал, писал, писал наш баран… пока с подачи какого-то слегка оголодавшего волка, которому надоела переписка, ему не отгрызли еще одну ногу. С той поры баран ползает по земле на двух… Правда, он считает себя уже не бараном, а, как пострадавший за правду, кем-то духовно ближе к человеку, чем раньше, поскольку вышел на человеческий уровень хотя бы по количеству ног, но проклинает тот день, когда стал спорить с системой власти и тратить на это силы, поскольку остался бы тогда хотя бы на трех ногах.
Мораль состоит в том, что чем меньше споришь с теми, кто решает твою судьбу, и чем меньше их злишь, чем меньше обращаешь на себя внимание, тем сохраннее остаешься, правда, на четвереньках.
О недостойном внимания
Как-то закостенелый хулиганистый бомж, пребывая на железнодорожном вокзале, встретился глаза в глаза со Львом Толстым в одном закутке, какие присутствуют на вокзале. Вполне естественно, что бомж не читал произведения Льва Толстого, не знал его графского положения, но по простой одежде, какую носил Лев Толстой, и неухоженной бороде, бомж признал в нем своего, причем такого своего, у которого, пока не видит полиция, можно что-то и отобрать. Поэтому бомж высказал следующую вызывающую на драку фразу:
– Ну ты и дебил, бородач! Еще тот дебил! Таких дебилов, как ты, учить надо!