До этого вечера я не взаимодействовала ни с кем из своих партнеров. Я использовала их, чтобы они не дали мне упасть, и сама была нужна им для тех же целей. И, как всякий неофит в танго, училась шагам и движениям, а не языку близости.
Когда милонга иссякает, я бреду обратно в отель в состоянии блаженного истощения. Пот и адреналин затуманивают взор, поэтому до конца я еще не понимаю, что произошло, но чувствую, что моя танцевальная жизнь уже не будет прежней.
На следующий день, в пятницу, отправляюсь на милонгу под названием La Viruta. Безумно популярное место с богатой историей — настоящая жемчужина в короне городского танго. Огромный зал забит людьми, оркестр играет восхитительную музыку, действие происходит дотемна, точнее досветла. А если захотите, прямо здесь вы можете позавтракать медиалунами[3] в шесть утра — и продолжить танцы.
Раньше здесь располагалась Армянская община, о чем напоминают висящие на стенах памятные таблички и дух ностальгии, витающий везде, где собираются люди, оторванные от дома. Но именно здесь я впервые познаю момент абсолютного танцевального счастья.
Как ни странно, оно приходит в образе маленького, пузатого, лысого мужчины в сером костюме. Он стоит у бара и посылает мне почтительное кабесео. Торопясь присоединиться к нему, я едва не переворачиваю стол.
(Пауза. Кабесео превращает даже коротышку с животом в величественного героя. Потому что корни обычая нужно искать глубоко в подсознании настоящих мачо, как ныне живущих, так и их предков. Кивок женщине или брошенный в ее сторону пристальный взгляд никогда не станут причиной позора. А вот если бы требовалось подойти к женщине и, упаси бог, спросить напрямую… и она бы отказала? Тогда пришлось бы тут же сделать себе харакири пастушьим ножом, или же товарищи закидали бы вас монетками и освистали: да ты, папаша, — лузер. Лучше всего кивнуть небрежно — даже если высокомерная стерва проигнорирует, никто не будет знать, кроме вас двоих.)
Диджей ставит танду Карлоса Ди Сарли, а это означает двенадцать минут сладкой музыки с привкусом горечи, с идеальной пропорцией бандонеона и скрипки, и в высшей степени танцевальной. Мой тангеро прижимает меня к себе, и мы сливаемся с толпой.
Его выпирающий живот мешает мне видеть собственные ноги. Но оно и к лучшему, потому что, оказывается, согласно этикету, смотреть вниз нельзя, сие оскорбляет партнера, рождая в нем неуверенность. Я парю в ночи, а вокруг, словно в тумане, танцующие пары и огни. Этот человек — плоть от плоти этой земли, в нем не меньше истории, чем в самом этом городе. Я чувствую, как музыка бежит по его венам, и понимаю, что он танцует всю жизнь.
Мы исполняем идеально симметричный стиль милонгеро — лаконичные движения, множество сдержанных хиро, большое количество шагов и близкое объятие — и ни разу не сталкиваемся с другими парами, хотя со всех сторон нас окружают люди. Все так ново и необычно.
К моменту окончания второй танды (в общей сложности семь танцев) я до такой степени взволнована, что почти жду от него предложения руки и сердца. Но он лишь благодарит меня, промокая блестящий лоб несвежим носовым платком, и галантно провожает на место. Мы так и не познакомились. Но после танца с этим сыном бедных итальянских эмигрантов, приехавших в Буэнос-Айрес с огромными надеждами и крохотными чемоданами, я чувствую, что стала другой. Точнее так: я чувствую, что становлюсь собой.
К высоким сводам зала Армянской общины летит радостный хор двух сотен душ. Или, вернее сказать, сотни — потому что у истинной пары одна душа на двоих. И теперь меня инициировали, сделав частью этого мира.
Спустя сорок восемь часов после приезда устанавливается ежедневный или, точнее, ежевечерне-еженощный график, потому что минимум по полдня я отсыпаюсь в своем похожем на пещеру номере, пока сушатся мои мокрые от танцевального пота вещи и обувь.
В светлое время суток я посещаю уроки молодой пары Габриеля и Наталии. Кстати, в мире танго преобладают имена без фамилий. Иногда — псевдонимы. Но имена Габриеля и Наталии — настоящие и, как оказалось, звездные. Они учат идеальному балансу традиционного танго и нуэво.
Класс состоит из постоянных учеников, а вдобавок к ним я и Иисус — самый стройный юноша на свете, попавший сюда так же случайно. Иисус родом из Рио-де-Жанейро. Худой и изможденный, внешне очень напоминает того, в честь кого назван, аккурат перед распятием. Как единственных иностранцев для разогрева нас ставят в пару — довольно комическую.
Ребра моего партнера выпирают сквозь футболку, худая ладонь дрожит. Я боюсь сломать ее, если схвачусь чуть посильнее, что частенько делаю, когда волнуюсь. На смеси испанского, португальского и английского мы выясняем, что Иисус автомеханик, но хочет стать учителем танго в Рио. Он уже год здесь учится, а это совсем не дешевое удовольствие.