– Подожди, у нас двадцать восемь обязательных тостов. Первый за Большого Бога. Второй – за святого Георгия. За усопших – четвертый тост.
В тот день они так и не дошли ни с кем до четвертого тоста. Они ездили из дома в дом. Один человек рассказывал им, как во время штурма нашел среди погибших детей в школе своего сына, вынес тело мальчика на улицу, положил на траву, и тут в кармане раздался звонок сотового телефона: звонила жена сообщить, что сын их жив и здоров.
– Представляешь, что с головой было! – говорил человек. – Как я мог принять чужого мальчика за родного сына?
Другой человек рассказывал, что на второй день после штурма сидел с раненым сыном в больнице, и вдруг раскрылась дверь в палату и вошел президент Путин, прилетевший в Беслан, когда террористы были уже обезврежены.
– Я ему сказал знаешь что? – говорил этот человек. – Я ему сказал: «Уходи отсюда! Ты был мне нужен четыре дня назад, когда мой сын сидел там в школе под бомбой и никто, кроме Аушева, не торговался за него. Ты мне был тогда нужен. А теперь ты не нужен мне. Уходи». И он ушел.
Под вечер Марина встречалась с женщинами. С матерями погибших детей. В каком-то Доме культуры, в совершенно пустой комнате. Впервые на столе не было еды и не было водки. Женщины говорили все вместе, и Марина не понимала, что они говорят. Она разобрала только, что в Осетии, если по улице идет женщина в черном траурном платке, то даже старики встают из уважения к ее горю. Марина пыталась говорить этим женщинам о юридической поддержке, но они только плакали.
Ближе к ночи Саша с Виссарионом повели Марину еще в один дом, к человеку по имени Тотраз. И там был накрыт стол, и на столе были три пирога, мясо, овощи, зелень, сыр и водка. Марина пыталась отказаться, потому что пила и ела весь день. Но Виссарион объяснил, что отказаться неудобно: Марину тут весь день ждали и специально для нее готовили ужин.
Тотраз весь вечер молчал. Он только достал с полки фотографию девочки лет четырнадцати и сказал, что это его дочь. И что девочку звали Агунда. Говорил Виссарион. Он говорил тосты. За Большого Бога, который смотрит на нас, который милостив и справедлив… За святого Георгия, который небесный воитель и защищает нас, и ангельские легионы которого…
В перерывах между тостами Саша рассказывал, что после штурма подобрал в подъездах окружающих школу домов тубусы от термобарических огнеметов. Что по инвентарным номерам будет легко определить, что из этих огнеметов стреляли по школе федеральные солдаты, что пожар и взрывы, от которых погибли дети, возникли, стало быть, по вине федеральных войск и что никто из членов приехавших из Москвы комиссий не хочет слушать его и не хочет смотреть на собранные им тубусы.
К полуночи Марина была уже совершенно пьяна. Она встала, поблагодарила Тотраза за гостеприимство, сказала, что поедет в гостиницу и что провожать ее не нужно.
– Хорошо. – Тотраз улыбнулся. – Я сейчас позвоню племяннику, он приедет на машине и отвезет тебя.
– Не надо. – Марина решительно мотнула головой и чуть не потеряла равновесие от этого. – Я сама. Я поймаю такси.
– Первый раз на Кавказе? – улыбнулся Тотраз снова. – Девочка, здесь блондинки не ловят одни такси по ночам.
– Тогда где у вас можно покурить, – спросила Марина, опять не подумав, что это Кавказ, и женщины здесь не курят, во всяком случае так, чтобы об этом знали мужчины.
Тотраз улыбнулся снова и сказал Саше:
– Отведи ее на кухню.
Они курили на кухне. Это была крохотная пятиметровая кухня в хрущевской квартире. Саша что-то рассказывал. Марина не понимала. Прошло сколько-то времени и выкурено было сколько-то сигарет, когда Марина обнаружила вдруг, что стоит, зажатая в углу между столом и холодильником, и что Саша, огромный по сравнению с ней мужчина, обнимает ее за плечи. «Дура, – подумала Марина, – вот дура!» Глупо было кричать «убери руки!» человеку, с которым проплакала вместе весь день. Глупо было звать на помощь Виссариона или Тотраза и строить из себя недотрогу, раз уж ты сидишь и разговариваешь за столом с мужчинами, раз уж пьешь с ними водку и куришь с ними на кухне. «Дура!» – подумала Марина, закрыла глаза и не сопротивлялась, когда Саша совсем уже решительно сграбастал ее в объятия.
Огромными своими ладонями Саша облапил Маринину голову и приблизил ее лицо вплотную к своему лицу. Она ждала поцелуя. Но поцелуя не последовало. Она чувствовала на губах Сашино дыхание, но мужчина не касался ее губ. Она открыла глаза. Саша посмотрел ей в глаза в упор, как расстреливают, и прошептал: