— А ты что сидишь? Довезти до дачи?
— Я не нужен?
— Да, — сказал Главный, — ты ни при чем.
— Чего ж возили?
— Подозревали. А теперь не подозреваем.
— А завтра?
— Завтра будет день опять… Ну что? Они в этот окоп сваливать хотели? Ну вот. А свалка незаконная. И жечь бы не стали долго. Пока само не загорится. Кого нужно теперь искать, подозреваемый?
У мента-колосса почему-то раздувались ноздри, обе собаки тоже довольно издевательски озирали кучу мусора и принюхивались.
— Местных. Тех, кто знал, в какое время сюда возят мусор.
— А тут, — огляделся колосс, — из двадцати чердаков можно увидеть, вон даже покойный со своей дачи мог.
Колосс стоял и был колоссом, я сидел и не видел никаких чердаков. Кстати, это было тогда, я теперь думаю, невезением высшей марки. И кстати, везение тоже высшей марки еще меня в тот день поджидало.
Я уже ничего не хотел. Призраки трупов, свежие покойники, те, с кем три-четыре часа назад говорил… Я больше ничего не мог.
— Домой меня… хоть бы на мою улицу или поближе.
— Отвези его, — показал на меня Главный, — мы его, конечно, зря так вот бесплатно целый день катаем. Я не прощаюсь, Андрей, — суровым тоном добавил он, как-то одним легким наклоном головы направляя информацию в мою сторону, — все, что вы видели, о чем говорили, мы запротоколируем. Мы вас вызовем.
Меня отвели к машине, и я заснул. Или спал местами. Дорога в город сохранилась в памяти обрывками, смятыми и бессвязными, как порванная кинолента. Но меня таки привезли к моему дому, фирменному небоскребу, где вместо домофона и засовов в подъезде сидел пожирающий наши деньги вахтер. Это как раз было второе невезение, но пусть низшей марки… я путаюсь в определениях и штампах, в шаблонах и стереотипах… но вот мент умчался, а я вошел в свой подъезд.
— Просили передать, — протянул мне вахтер коробку, — часа полтора назад.
— Кто? — спросил я машинально и сунул в протянутую ладонь смятую бумажку (услуги сверх обычных оплачиваются сверх).
— Он не сказал.
Жуткой усталостью, отупением после насыщенного смертями и метаниями дня можно объяснить мое последующее поведение. Почему-то я решил, что, если буду вскрывать несомненно смертельную посылку в вестибюле, это как-то меня защитит — несвоевременность и необычность места, что ли?
Но вобщем-то это и было главным (высшей марки) везением того дня, так как я сел к столу супротив вахтера и вместо того, чтобы отковыривать клейкую ленту, опоясывавшую тяжелую, из толстого картона коробку, попросил у вахтера нож. Он его тут же и достал из ящика своего облезлого письменного стола — натуральный нож-финку, что меня на секунду отвлекло и заставило подумать о спрятанных в том столе пистолетах и гранатах.
Да, я не стал открывать коробку. Кстати, что могло, какая детская несообразность, заставить дарителя коробки не принять во внимание мою наверняка возросшую в результате каскада событий подозрительность и осторожность? Соображай я получше — вообще бы не стал вскрывать посылку.
Но я вскрыл ее очень своеобразно, вырезав окошко финкой в середине боковой стенки и рассмотрев тут же через него солидно укрепленную, упиравшуюся спусковым рычагом в крышку изнутри мощную гранату (все ту же «Ф-I»), которая после снятия крышки через три-четыре секунды, несомненно бы, взорвалась.
Что можно сделать за три-четыре секунды? Выскочить в окно с седьмого этажа? Выбросить гранату с седьмого этажа? Пойти покурить на кухню? Кое-что можно. При условии, что из взрывателя не удален замедлитель. Если взрыватель модернизирован, никаких секунд не будет. Но я думаю, что они все-таки были. На гранату сверху, между нею и крышкой коробки, некто (убийца) положил листок бумаги. Значит, расчет такой: я открываю крышку в предвкушении приятного сюрприза и вижу прежде всего листок с благими пожеланиями. Конечно, в этот миг срабатывает ударник и по замедлителю бежит смертельный пламень. Получивший же читает послание. Получает в те три секунды чрезвычайно полезную информацию, прежде чем исчезнуть с лика земли. Правда, гранату получатель может увидеть тут же и за секунду все-таки сообразить, с чем имеет дело. Какой-то шанс у получателя оставался. Около трех секунд. Можно себе представить бегущего прочь от коробки получателя с письмом дарителя в дрожащей длани. Бегущего не более двух секунд (не более двадцати метров — мировой рекорд), чтобы иметь секунду для полета носом вниз на пол. А уж дальше — может повезти — пойдут осколки выше.
Надо сказать, что руки у меня в момент «обнаружения устройства» (кстати, со вставленным, само собой, запалом и вполне натурального вида) затряслись так крупно, что вахтер хмыкнул.
— Сюрприз?
— Ну. Очень даже приятный. Кто… как выглядел этот мужик?
— Да черт его знает. Вы же его небось знаете.
— Я заплачу… я дам тебе триста тысяч, если ты мне его опишешь подробно.
Вахтера даже обеспокоила моя щедрость. Он собрался было зайти со стороны прорезанного мною окошка, но я прикрыл окошко, как ставней, куском картона, не дорезанного снизу до конца.
— Что? С собой деньги?
— Да. (Денег таких с собой у меня не было.)
Вахтер все-таки явно обеспокоился — слишком уж необыкновенной показалась ему моя искренняя радость по поводу сюрприза. Я же более всего хотел убежать или хотя бы убрать подальше от своего дрожащего организма жуткую коробку.
Я оглядел вестибюль и без объяснений понес ее в угол. Тут была ниша со шваброй и ведром. Тут, за ведром, по крайней мере три бетонные стенки могли принять на себя две трети осколков. Почему-то я не подумал ни о саперах, ни о милиционерах… вероятно, я хотел прочитать тот смертельно опасный листок. Больше ничем «подкорковую деятельность» свою в те минуты объяснить не могу.
Вахтер что-то понял.
— Там что-то опасное? Может, вызвать…
— Нет. Там дохлый паук. Хорошо, что дохлый. Оказался бы живой…
— Тяжелый паучок. Поболе кило. Тропический, что ли?
— Да. Да он в банке. Ядовитый. Я потом возьму и унесу коробку. Все-таки как гляделся этот подонок?
Вахтер сходил к нише, постоял (видел он только верх коробки), может быть, прислушиваясь — не тикает ли часовой механизм, не царапает ли когтями пол вылезшее на свободу зловредное животное, но все-таки вернулся к столу.
Через вестибюль прошли знакомые дамы, и мы с вахтером раскланялись как ни в чем не бывало, словно бы мысленно сговорились никого в свои тайны не посвящать.
— Как гляделся? Чернявый, толстый. Восточный тип. Рост вроде твоего. Метр семьдесят пять примерно. Одет прилично. Морда такая… толстая, что ли. Ну, все.
— Не лысый? Брюнет?
— Кучерявый слегка. Лет сорок с гаком. Вообще-то на кавказца похож.
— А что он сказал?
— Тебя назвал. Мол, передай этому, меня просили передать. Ничего не предупредил.
— Не сказал, мол, осторожнее, стекло, не кантовать?
— Нет.
— И никаких таких примет, особенностей?
Вахтер, видно, почувствовал, что я могу уменьшить гонорар; я же — вдруг как-то отдаленно… да, я почувствовал приближение знакомого образа…
— Когда говорил, ты ничего особого в речи не заметил? Может, он картавый, или междометия какие тянет, или заикается?
Вахтер развел руками и показал на меня пальцем:
— Во! Точно говоришь! Он же после каждого слова рычит, как кобель! Точно. Вот так: «э-эр-р-р-р!» Знаешь его?
— Спасибо!
Да. Опять он. Борис Михалыч Скоков! Угостивший отравленным шампанским Леву. Лучший друг покойной Худур. Но никогда в те годы не имевший к нашей компании отношения! И к Гиви. Мне очень захотелось прочитать записку, прижатую внутри коробки рычагом взрывателя.